— Корректней некуда. — Меня всего ломало. Я демонстративно потер ноющий бок.
Дождь припустил, угрюмо барабаня в черепичную кровлю.
Ночная бабочка, на свет залетевшая в помещение, обреченно билась о фонарь, когда расторопный Отто вернулся с графином воды.
— Итак, сеньор О’Тул, — допустим, что эта фамилия настоящая, — придется ответить на несколько серьезных вопросов. Отчего вас, солидного журналиста, если опять же вы и в самом деле имеете отношение к прессе, отчего вас потянуло вдруг к такому неблаговидному занятию: операциям с наркотиками?
— А собственно, по какому праву мне учинен этот допрос?
— По праву сильного... В ваших интересах не лезть на рожон и быть посговорчивее. Вы ведь хотите дожить до старости и умереть в собственной постели, в окружении чад и домочадцев? Ну, вернемся к нашим баранам, то бишь наркотикам.
Я вздохнул:
— Никуда не денешься, придется выкладывать правду, — ответ был приготовлен заранее. — Хотите — верьте, хотите — нет, без наркотиков жить не могу. Удовольствие — сами понимаете — накладное. Даже моих, в общем-то, хороших заработков стало не хватать. По уши залез в долги. Пушер [8]Пепито Акоста, владелец кабаре в Сантьяго, перестал отпускать товар в кредит. А когда узнал, что я еду в Аргентину, предложил связаться с контрабандистами в Сан-Мартин-де-лос-Андес. Я сдуру отказался. А потом пожалел. И ох как пожалел! Вот и решил сам попытать счастья. Запасусь, думаю, наркотиками для себя, остаток выгодно сбуду тому же Акосте и расплачусь с заимодавцами.
Хозяин слушал внимательно, кивая головой в такт моим словам. Но вот он снял пенсне. Протер стекла аккуратным лоскутком замши и ласково произнес:
— Неувязочка... Чтобы приобрести пять фунтов героина, нужны большие деньги. Где же при вашем-то стесненном положении вы раздобыли столь кругленькую сумму?
— Работаю не один. В доле с приятелем: его деньги — мой риск.
Для вящей убедительности я назвал имя Дика Маккензи. Расчет был прост: захотят проверить, убедятся, что тот — человек с достатком, докопаться же до правды им не удастся: ведь будь Дик и впрямь причастен к придуманной мною афере, он все равно никогда в этом не признался бы.
— Ну ладно, будем покамест считать, что на первый вопрос вы ответили. Остается сущий пустяк. Десять ящиков револьверов, очевидно, понадобились вам для пополнения личного арсенала? Вы и к стрельбе пристрастились так же, как к героину?
Я ждал этого вопроса и опасался его: ничего путного для объяснения моего сугубого интереса к контрабандному оружию придумать — увы! — не удавалось. Желая выиграть время, попросил еще одну сигарету. Отхлебнул из стакана воды, почему-то остро пахнущей карболкой (поначалу, мучимый жаждой, я этого не заметил).
— Что же вы замолкли, сеньор?
— Размышляю, как яснее изложить суть дела и одновременно не предать чилийских друзей, возложивших на меня столь деликатную миссию...
Дон Алонсо Кабеса де и так далее сумрачно ждал продолжения.
— ...Группа противников Народного единства готовит вооруженное восстание, — я еще раз многозначительно замолк.
— «Патриа и либертад»?
— Нет, речь идет о другой организации, действующей в условиях строжайшей конспирации, — я понимал, что бессмысленно выдавать себя за эмиссара «Патриа и либертад», с которой контрабандисты наверняка тесно связаны. — Мне хотелось объяснить все это вашему другу Эль-Тиро, но я не успел...
При слове «друг» шрам на щеке бывшего драчуна-корпоранта гневно зарделся. Еще бы: мой надменный собеседник, поди, учился где-нибудь в Гейдельбергском университете, до того как сменил приставку «фон» на «дон», а его ставят на одну доску с мелким туземным гангстером. Благоразумие подсказывало, что опасно играть на самолюбии высокомерного боша, но — господи! — как мне всегда было трудно обуздывать свой колючий, ершистый характер.
Хозяин успокаивал нервы, перетасовывая изъятые из моего атташе-кейса визитные карточки, будто собираясь сыграть в «канасту».
— Видные у вас знакомые, сеньор О’Тул, по ту сторону границы... Депутат парламента Лескано... Сенатор де Леон-и-Гонзага — семейство известное... Генерал Пиночет... Полковник Кастельяно... Епископ Доминеч... — Он отложил визитки, придвинул к себе пачку фотографий. Сухой, когтистый палец царапнул по снимку, сделанному в поместье «Сельва Верде»: — А тут кто запечатлен?
— Глава частного сыскного бюро в Сантьяго американец Дик Маккензи — я уже говорил о нем, и его соотечественник журналист Марк Шефнер.
Я уже было настроился рассказывать обо всех, кому довелось попасть в объектив моих фотокамер, но неожиданно «фон Алонсо» встал и отрубил:
— На сегодня хватит!
Он собрал со стола бумаги, уложил в атташе-кейс и, не прощаясь, удалился, на ходу небрежно бросив:
— Отто, притащи сеньору матрац и возьми на кухне что-нибудь из еды.
Мой поздний ужин — или ранний завтрак? — свелся к миске плохо проваренной кукурузы с ошметками говяжьей тушенки и кружке остывшей светло-коричневой бурды, безуспешно выдававшей себя за кофе. Зато постель показалась королевской: новенький — точно только что из магазина — матрац, шерстяное мышастое одеяло и чистая, хоть и без наволочки, подушка.
По-немецки пожелав охранникам доброй ночи (они вздрогнули при звуках родной речи), я заснул, без порошков и таблеток, глубоким сном праведника.
Привиделось, что я в своем далеком заснеженном Альмонте. Под бледными лучами северного солнца высверкивал лед застывшей реки, по которому, шлепая босыми ногами, я бежал к отчему дому. Ближе... Ближе... Но что это? Окна и двери крест-накрест заколочены досками с броской надписью: «Ахтунг! Стекло! Не кантовать!» Что сталось с отцом? Я хотел и не мог сдвинуться с места: ступни все глубже врастали в лед...
Я стряхнул сонное оцепенение. Мои голые ноги, выпроставшись из-под одеяла, стыли в рассветной прохладе.
В крохотное, затянутое паутиной оконце хмуро заглядывало белесое утро. Я сел, осмотрелся. За столом, в конце прохода, похрапывал кто-то из охранников, кажется, Отто. Вокруг громоздились все те же ящики, но сейчас на их смолистых боках отчетливо белели бумажные квадраты почтовых ярлыков — во мгле и треволнениях минувшей ночи я их не приметил. Вчитываясь, увидел, что адрес отправителя везде одинаков: «г. Вальдивия. Алонсо Кабеса де Вака-и-Бальбоа». (Неужели этот проходимец выправил себе документы на такое фантастическое имя?!) Получатели были разные: какие-то неведомые мне сеньоры Пересы, Мартинесы и так далее и тому подобное, жительствующие в Сантьяго, Консепсьоне, Темуко, Вальпараисо, Ранкагуа, и в компании с ними — некий господин Адольф Кранц из колонии «Дигнидад», что подле города Парраль. («Дигнидад»?.. По-немецки «Вюрде»... Ну, конечно! Это же поселение нацистов, бежавших от возмездия после разгрома третьего рейха.)
На одном из ящиков доска отошла, оскалясь редкими зубьями ржавых гвоздей. Я осторожно, чтобы не разбудить Отто, поднялся со своей королевской постели и — еще более осторожно — запустил руку в утробу деревянной тары, содержимое которой предписывалось никоим образом не кантовать. Стружки. Промасленная бумага (вот откуда тот поначалу сбивший меня с толку запах судового машинного отделения!). Пальцы нащупали цилиндрический стержень, прошлись по нему и легли на ложе карабина.
Все становилось на свои места: Хозяин и его свора — контрабандисты оружием, попутно промышляющие наркотиками; груз, минуя пограничные и таможенные посты, переправляется из Аргентины в Чили, а там из города Вальдивии рассылается — уже по почте — противникам Народного единства. К этой преступной игре причастны и вчерашние наци.
Размышляя над сделанным открытием, я вновь улегся. По самый нос натянул на себя одеяло. Прямо перед глазами по мышастой шерсти кровью расползался красный казенный штамп: «Лепрозорий святого Франциска Ассизского». Я громко выругался.
Сонный страж заворочался.
— Отто! Черт вас возьми... Да проснитесь же!
Натянув башмаки, я заковылял к выходу. Тевтон заворчал сквозь зубы, постепенно пробуждаясь.