И еще один человек видел блеснувший на мгновение свет в окне Киры Строговой, двадцатисемилетней незамужней женщины, после смерти матери одиноко живущей в Игнатове. Капитан только что кончил составлять отчеты — годовой и квартальный — и теперь шел в свой дом, опустевший без жены и дочек. Разве что Кнопка ждала его. Кира Строгова. Что-то с ней связано такое, что капитан слышал совсем недавно. И уже подойдя к дому, вспомнил: как-то, несколько лет назад, Кира рассказывала о своей поездке в Невинномысск. Больше ничего, в памяти возникло именно это слово — Невинномысск, упомянутый в ориентировке. Он бы зашел к Кире прямо сейчас, чтобы в сердце не сидело это досадное слово — «Невинномысск». Он бы на память сказал ей черты разыскиваемого преступника, а после спокойно бы пошел спать. Но была ночь, а Кира Строгова жила одна, и это была грань, через которую Демидов перешагнул бы только в том случае, если бы очень твердо знал, что между этими двумя людьми — Строговой и Саблуковым — имеется прямая, безусловно доказанная связь. Он решил зайти к ней завтра, до работы, заодно поинтересоваться незнакомым ему городом Невинномысском. А пока он открыл дверь, дернув за дужку замка — на ключ он его не запирал — и выпустил тихо повизгивающую Кнопку, прилипшую к его ногам.
Позднее он проверит — звук разбитого стекла не мог быть им услышан на таком расстоянии. Но он услышал звук разбитого стекла и мгновенно определил, где это — в промтоварном магазине, находившемся на площади перед церковью. Когда он выскочил и побежал, в голове его опять возникло это слово «Невинномысск» и еще замкнутое красивое лицо Киры Строговой.
Впрочем, если бы начальник РО и зашел бы к женщине, он бы не застал там Саблукова. Допив вино, Саблуков так отчетливо представил себе свою гибель, так пронзительно ощутил чувство ловушки, что больше ни одной минуты не мог оставаться в этой темной комнате, рядом с этой дрожащей, чужой, ненавидящей его женщиной. Он рванул из кармана наган и, поднеся его к лицу Киры, просипел:
— Кому трепанешь, убью! Знай, что убью, мне теперь все равно! — и вылетел на улицу и помчался по огородам. Сначала он хотел спрятаться в лесу, закутаться в палую траву и выть, пока не пройдет тоска. Решение изменилось в то мгновение, когда он увидел витрину промтоварного магазина. Да ведь его же опознают по одежде все, кто видел его на шальном пути бегства! Вот и выход: ворваться в этот магазин, переодеться, забрать деньги — и бежать, бежать, пока рот хватает тугой, неподатливый воздух.
Он выдавил стекло, оно ударилось о фундамент и зазвенело, как школьный колокольчик. Через минуту он забыл и о костюме, и о деньгах: в его руках была двустволка, и он набивал карманы патронами: теперь-то он и сам понял себя — на кой черт побег, нет! нет же! — стрелять во всех, кто встанет на пути, во всех довольных и счастливых, в того латыша, в Кирку, и пробиваться в лес, где нет человеческого жилья, но нет и человека.
Саблуков успел зарядить ружье, когда в разбитом окне, в молочном утреннем свете показался чей-то силуэт. Саблуков вскинул ружье и выстрелил. Выстрелил и поспешно перезарядил ружье.
5. Начальник РО
Потом его спросят:
— Ваша реакция, когда вы увидели направленное на вас ружье?
Володя ответит:
— Сработал автоматизм. За какую-то долю секунды до выстрела, уже чувствуя его, упал на землю. И тоже выстрелил.
Впоследствии он вспоминал одно: качающееся перед самым лицом ружье, убийца в расплывчатом свете и его палец, медленно нажимающий на курок. Упав на землю, Демидов опять крикнул: «Выходи!» И тотчас же раздался второй, будто над самым ухом, гром.
Саблуков стрелял так быстро, насколько позволяла техника перезарядки ружья, а техника была хорошая. Демидов подобрался, готовясь к прыжку. Он знал, через какие-то секунды все сотрудники райотдела будут здесь. Точно, они были даже раньше, чем он рассчитал. Кто-то из них шептал: «Назад, капитан, куда же он денется...»
Я вот тоже потом спрашивал Володю:
— Упал, покатился, выстрелил — все как в детективе, не правда ли?
— Возможно. — Володя надул губы, почему его не хотят понять. — Я же не об этом. Первый раз стрелял в человека, а работаю здесь уже пять лет. Разве по этому случаю можно судить о нашей работе? Это бывает раз в пять лет, хорошо, чтобы это было раз в десять лет, хорошо, чтобы этого не было никогда.
— А что ты чувствовал, когда выстрелил?
— Ничего, кроме того, что понял — промазал. Уже после, когда Саблукова везли в больницу, он пришел в сознание и сказал: «Я, капитан, вот помру, а тебя засудят, понял!» Не боялся суда, но похолодел от другого — неужели убил? Да пусть суд, пусть любая ему кара, но знать, что на твоей совести смерть...
— А если прокрутить все сначала, тогда?..
— Постарался бы не промахнуться. Как ни охраняли мы опасную черту, он чуть не убил Сережу Лапина, девяти лет. У него со слухом плохо, у Сережи...
Сережа Лапин проснулся и побежал смотреть происшествие. Сержант кинулся на него, сбил с ног, когда над ними засвистели пули. Уже прошло два часа осады, из Саранска прибыло начальство, и полковник говорил: «Нельзя, чтобы он терроризировал население. Надо брать...»
Начальник РО выстрелил в верхний переплет окна, рассчитывая на то, что град стекла хоть сколько-нибудь напугает Саблукова, так вот — выстрелил, и тут же кинулся к магазину и, отдернувшись от взвизгнувшей пули, влетел в темное, усыпанное стеклом помещение. Подкатился под прилавок, понял — стреляют не из ружья, из нагана уже стрелял Саблуков. В какой-то момент к капитану пришло полное спокойствие. Демидов хладнокровно отсчитывал выстрелы и, отсчитав положенное, вскочил, бросился в темноту, высвеченную вдруг лезвием секача (вчера завезли, хороший товар, капусту рубить лучше некуда), сбил что-то теплое, сопротивляющееся, кусающее, ища руку с секачом.
В нагане оставалась еще одна пуля. Саблуков пустил ее в себя, когда капитан выбил из его рук секач, когда сотрудники райотдела влетали в окно, похожие на парашютистов-десантников. Нет, он не пытался покончить жизнь самоубийством, притворялся даже перед собой.
Только что, когда он был опасен, капитан стрелял в него, а теперь беспокоился — что так долго нет доктора, рана не опасная, но кровотечение же сильное, человек все-таки...
Уехал с чистым сердцем полковник, увезли Саблукова, а Демидов пошел на службу, но свернул с полпути, зашел к Кире Строговой. Она лежала на постели, одетая, охолодевшая каким-то ледниковым страхом. Капитан присел рядом и сказал:
— А все хорошо, Кира. Все позади. Ты забудь, мало ли что бывает. Считай, как паморок, налетел и исчез. Только дым остался...
Михаил БАРЫШЕВ
ПУШИЦА
Телеграмму принесли вечером. Девушка-почтальон была сдержанно-официальна. Молча указала, где расписаться, и ушла.
Я развернул телеграфный бланк и прочитал слова на бумажной ленте. Они извещали о смерти Матвея Викторовича Шульгина. Чтобы я не усомнился в этом, факт смерти был заверен подписью врача и фиолетовой расплывшейся печатью почтового отделения.
— Пап, а кто такой Шульгин?
— Шульгин? — Я положил руку на голову сына, ощутил его жесткие волосы и подумал, что нам пора сходить в парикмахерскую. — Он мне на фронте спас жизнь.
Димка свел к переносице встопорщенные, выгоревшие брови, помолчал и сказал: