У Хоанга моментально пересохло во рту, по телу пробежала дрожь. Ощущение, охватившее его, было странным. Он почувствовал радость, но не такую, как при долгожданной встрече с близким человеком, а радость сдержанную, настороженную, недоверчивую. Он ответил не сразу, а закурил, чтобы скрыть волнение. Он был не готов к такой встрече.
— Когда-то, очень давно, — произнес наконец Хоанг, — эта женщина (он чуть было не назвал Лан ее настоящим именем, но вовремя спохватился) написала мне, что у нее родился сын. Мой сын.
На лице молодого человека появилась растерянность:
— Выходит... вы мой отец?
— Выходит, что так, — усмехнулся Хоанг, уже успевший побороть в себе смятение первой минуты.
Молодой человек провел рукой по лицу и тоже достал сигареты:
— Я... я не знаю, что нужно говорить в таких случаях.
— Я тоже, — признался Хоанг.
Отец и сын одновременно повернулись к могиле и молча стали смотреть на нее. Каждый думал о своем. Так простояли они минут пятнадцать, пока совсем не стемнело.
— Твое имя — Виен? — спросил Хоанг. — Так писала мне жена в своем последнем письме.
— Да, — ответил молодой человек.
— А мое — Хоанг. Вот мы и познакомились.
Хоанг украдкой посмотрел на сына. Виен был похож на мать. Такие же тонкие черты лица, необычный для вьетнамца нос горбинкой, та же манера поджимать губы. От Хоанга Виену достались только глаза. Даже не сами глаза, а взгляд — из-под полуопущенных век, немного недоверчивый.
— Тебе известно, как это случилось?
— А разве вам это интересно? — вопросом на вопрос ответил Виен. — Вы с матерью расстались еще до моего рождения, насколько я понял. Разве это не достаточный срок для того, чтобы стать посторонними людьми? И вообще, почему вы вдруг вспомнили о ней? Вас заинтересовало наследство?
Резкий тон сына, как ни странно, не обидел Хоанга. Даже наоборот обрадовал. В этой по-мальчишески не обдуманной прямоте угадывалось что-то человеческое, нефальшивое.
— Наш брак не был зарегистрирован, — спокойно ответил он. — Так что за наследство можешь не волноваться. Я на него не претендую. А где тебя учили судить людей, не успев узнать их?
Виен быстро посмотрел на отца и тут же отвел глаза в сторону.
— Простите, — буркнул он. — Просто я подумал... Впрочем, неважно.
— Я не обязан отчитываться перед тобой, но все же скажу: все эти годы я любил твою мать так же, как любил ее, когда мы были вместе. Думаю, что и она тоже... любила меня.
— Тогда почему же вы?.. — Виен осекся.
— Расстались и столько лет не виделись? Это долгая история. Долгая и сложная. Когда-нибудь я тебе расскажу. Но только не сегодня. А разве мать ничего не говорила обо мне?
— Я не видел ее с четырех лет, — отозвался Виен.
— Вот как? У кого же ты жил?
— У ее дяди. Он скрывал от меня, что мать жива. Говорил, что она умерла. Не знаю, зачем ему это было нужно. И только месяц назад я узнал, что он обманывал меня. Дядя умер, и я поехал в Дананг на похороны. Там нашел письмо от матери в его бумагах. Она просила дядю ответить ей и дать мне ее адрес, чтобы мы могли хотя бы изредка видеться. После похорон я вернулся в Сайгон, думал, что увижу мать. И снова попал на похороны.
— Так в последнее время ты жил один?
— Да, — ответил Виен, снова закуривая сигарету. — Мы с дядей переехали в Дананг, когда мне было лет десять. После школы меня сразу же забрали в армию и отправили учиться в Штаты. Там я пробыл пять лет и получил назначение в Сайгон.
Они медленно двинулись от могилы в сторону выхода.
— А где ты служишь сейчас? — спросил Хоанг.
— В управлении «Феникс».
— «Феникс»? — переспросил Хоанг как можно более равнодушным тоном. Красиво звучит. Только мне это ни о чем не говорит.
— Особые полицейские части. Занимаются выявлением и ликвидацией вьетконговской агентуры.
— Ты говоришь о своей работе так открыто?
— А почему я должен скрывать, где служу?
— Ну... обычно сотрудники таких служб стараются не афишировать свою принадлежность к ним.
— Филеры и осведомители — да. А я служу в канцелярии, хожу на службу в форме. Вьетконговцы прекрасно знают, где расположено управление, и при желании могут сфотографировать каждого, кто выходит из его дверей. Так что я не открыл вам никакого секрета.
Хоангу показалось, что слова «филеры» и «осведомители» Виен произнес с оттенком презрения. А может, ему просто хотелось услышать такую интонацию в голосе сына? Но надеяться было не на что, и Хоанг прекрасно это понимал. Рядом с ним шел враг.
— Ну и как, нравится работа?
Виен усмехнулся:
— Я не задумывался. Работа как работа. Во всяком случае, пользы от нее больше, чем от любой другой.
— Почему?
— Разве непонятно? — пожал плечами Виен. — Самое важное сейчас борьба с коммунистами. — И добавил: — Ненавижу их!
Такого ответа и следовало ожидать от человека, который был офицером безопасности марионеточного режима. И все же словно кто-то по лицу ударил Хоанга. Хлестко, наотмашь.
— Они тебе что-нибудь сделали?
Виен резко остановился.
— А вы что, симпатизируете им? — прищурившись, спросил он.
— О, в тебе, кажется, заговорил профессиональный инстинкт, засмеялся Хоанг, выдержав настороженный взгляд сына. — Я бизнесмен, и политика меня не интересует. Но ты говоришь так, словно у тебя с ними личные счеты.
— Да, у меня с ними личные счеты, — отчетливо и раздельно произнес Виен. — Они поломали мне всю жизнь.
— Вот как?
Виен скривил губы:
— Да, именно так. Они поломали мне всю жизнь, — снова произнес он. Я хотел быть врачом. Хотел лечить людей, а не убивать их. Но меня забрали в армию, сделали жандармом. И все из-за красных. Сколько лет длится эта проклятая война, которую они начали? Что им нужно от нас? Упрятать всех нас в казармы и заставить жить по команде? По команде любить, по команде жениться, по команде выбирать профессию. О такой свободе они постоянно толкуют? Они убили мою мать. За что? Что она им сделала? Вот их свобода свобода убивать!
— Откуда ты знаешь, что ее убили вьетконговцы?
— Было расследование. Они всех убивают, кто не хочет их поддерживать. И если им поддаться, они всех нас перебьют. И поэтому их нужно уничтожать. Я буду им мстить — за себя, за мать.
— Ну ладно, хватит о политике, — перебил сына Хоанг, которому каждое слово причиняло боль.
— Вот-вот! — еще больше распалился Виен. — Если вьетконговцы нас сожрут, то из-за таких, как вы, нейтралистов.
— Нейтрализм — это политика, — возразил Хоанг. — А я уже сказал, что политика меня не интересует.
— Действительно, хватит о политике, — вдруг примирительно сказал Виен. — Расскажи лучше... Расскажите лучше о себе.
— Тебе хочется назвать меня на «ты»? — потеплел Хоанг.
— Каждому человеку нужен отец, — серьезно ответил Виен. — Особенно остро это ощущаешь, когда у тебя его не было с детства.
— Тогда — прочь церемонии.
— Попробую.
И Виен улыбнулся отцу.
Смятение, которое Хоанг испытал в первые минуты их встречи, вновь вернулось к нему. Да, его сын — враг. Но ведь это его сын!Это их сын— его и Лан! Пусть он — враг, но в нем есть что-то человеческое, порядочное. И Хоанг не может, не имеет права отступиться от него! Эта их первая встреча не должна быть единственной! Ведь он столько лет ждал ее! Нет, он обязан что-то сделать. Но что? Рассказать Виену о его матери, о том, как они вместе начинали борьбу? Рассказать, что суровые законы подпольной работы разлучили их с Лан не на год, не на два, а на целые двадцать лет? Рассказать, что отец Лан проклял свою дочь за то, что она стала революционеркой и что именно поэтому дядя отобрал у нее Виена? А Хоанг не сомневался, что четырехлетнего Виена разлучили с матерью именно из-за этого. Хоанг о многом мог бы рассказать своему сыну. О том, как шагал сотни километров по пыльным дорогам, пробирался по топким болотам, по непроходимым джунглям, изъеденный до язв москитами, изнывающий от жары и жажды. О том, как не ел, не спал по нескольку суток, как спасал под бомбами детей в деревеньке, где стоял их отряд.
Да, Хоанг многое мог бы рассказать Виену. Увы, это было исключено. Во всяком случае, сейчас. Остается только ждать, присматриваться к нему, исподволь искать пути к глубинам его души, где, может быть, осталось еще что-то такое, что сможет их сблизить. Может быть...