— Танки идут, командир! — крикнул Глазков. — И автоматчики, кажись!
— Расстояние!
Но доклада не последовало: танков еще не было видно, лишь все нарастал и нарастал рев моторов, накатывался широко и мощно на высоту. Затем, минутой позже, хлестнули автоматным и пулеметным огнем буровские окопы, ушла в сторону наступавших немцев осветительная ракета, и лунный дрожащий свет померк в ее яркости.
— Танки, командир! — опять раздался голос Глазкова. — Двести метров! И автоматчики!
— Подкалиберным!
Теперь, уже при тающем свете ракеты, Кузнецов и сам разглядел танки. Приземистые, черные, они тяжело шли разбросанным клином, и между ними густыми цепями бежали, строча, автоматчики. Батальон Бурова вел встречный огонь. Светящиеся, неровные трассы очередей метались в темноте, скрещивались у подножия высоты и на склоне. Танки надвигались пока угрожающе молча, не стреляли из пушек, уверенные в броневой своей защите, и были уже почти у самого подножия.
Волнение ушло, осталась только работа, и Кузнецов торопливо считал, стараясь ухватить все одним взглядом. «...Пять... восемь... двенадцать... А крепко нужна им эта высотка, раз такую силищу бросили...» Он выбрал головной, нацеленный прямо в гущу буровской обороны.
— Подкалиберным по головному! Цель!..
В этот миг рявкнуло на гребне корякинское орудие, еще дважды подряд рявкнуло, и на левом фланге танкового клина взметнулось пламя. «Есть! Молодец Корякин! — возбужденно подумал Кузнецов. И тут же танки ответно ударили по гребню. — Все, засекли, сволочи!..»
— Расстояние сто пятьдесят! — крикнул Глазков. — Есть головной... Цель держу!
— Огонь! — скомандовал Кузнецов, выдержав паузу.
Ударил выстрел, и снаряд с визгом, молниеносно ушел в темноту. Огненные брызги посыпались из танковой брони, вырвалось пламя, высоко осветив склон.
— Попадание! В головной попадание!
Кузнецов видел и сам, как горит танк, но его еще больше обрадовало то, что немцы пока не поняли, откуда било его орудие. Рядом с подбитым танком вырвалась другая машина, явно ослепленная ярким пламенем, заметалась, отыскивая орудие, но не находила. Дала два выстрела наугад, ударила зло из пулемета и рванулась вперед. Кузнецов отлично понимал: она стремится во что бы то ни стало выскользнуть из световой полосы. А он, напротив, торопился не дать ей уйти в спасительный полумрак. Теперь этот танк, обойдя подбитый, стал как бы сам головным и несся прямо на окопы, увлекая за собой правое крыло клина.
— По переднему! — крикнул Кузнецов.
— Есть цель! — тут же послышался доклад Глазкова. Ответ его последовал мгновенно: видно, он и сам заранее определил выбор.
— Огонь!
Первым же снарядом с танка сорвало башню, но он, резко потеряв скорость, как ни странно, все еще продолжал двигаться.
— Еще снаряд по нему!
Кузнецов боковым зрением видел, как метнулся от ящика заряжающий Котов, как замковый дослал снаряд, щелкнул замком. Отметил: лихо работают ребята.
— Огонь!
С третьего попадания танк запылал, и было видно, как в высокое и яркое пламя над ним врывались черные клубы дыма.
— Есть второй! — радостно воскликнул Глазков.
— «Сосна»! «Сосна»! Я — «Береза»! Я — «Береза»! — радист старался перекричать грохот боя. — Зажгли две свечи! Горят! И одну слева! Прием...
Кузнецов снова бросил взгляд на гребень высоты. Орудие Корякина вело самый скорострельный огонь, какой только возможно. Узкие, точно жало, огненные языки торопливо вспыхивали в темноте, снаряды с визгом уносились вниз, рвались среди танков, лезущих на высоту. Танки на ходу били по гребню, и Корякину там, судя по всему, приходилось туго: орудие его фактически было открыто. «Так долго не продержится, — с досадой подумал Кузнецов, — а позицию теперь не сменишь. Да и куда денешься на этом голом гребне...»
Из окопов Бурова взмыла еще ракета, зависла над самым подножием. Танки, потеряв строй, путано лезли на высоту, изредка отстреливаясь жесткими выстрелами. Мельтешили между ними смутные фигуры автоматчиков, тянулись от них сизоватые при свете ракеты трассы очередей. Буров со своими отбивался, полетели из окопов гранаты, судя по силе, «лимонки», их взрывы всплескивались небольшими султанчиками среди бегущих немцев... Противотанковым время еще не приспело — не добросить пока.
Кузнецов приметил: и танки и автоматчики почти неуловимо — может, неуловимо и для себя — слегка смещаются влево, в том направлении, откуда било орудие Корякина. Туда, на тот фланг, немцы обрушили яростный огненный шквал, и гребень заклубился землей и дымом в серой ночи, на фоне серого неба.
Стоило удивляться: даже при свете двух пылающих машин немцы, точно ослепшие, не замечали укрывшееся в лощине орудие. Но когда Кузнецов сделал несколько выстрелов осколочными по автоматчикам, видя, как там, в гуще наступающих, пропадают фигурки, точно проваливаются, и порванные цепи редеют, крайний танк на ходу развернулся поспешно и пошел прямо на него, набирая скорость. «Наверное, это даже хорошо, что он идет на нас, подумалось Кузнецову. — Это хорошо, — повторил он себе, — Корякину будет легче... И все-таки он зря залез на этот гребень...»
— Командир, крайний прямо на нас прет!
Танк, ревя двигателем, наползал уже почти на самые окопы, задрав переднюю часть, опуская ствол пушки. Горящие позади две машины хорошо подсвечивали его, и тяжелый, угловатый корпус обозначился четко.
«Что же там Буров со своими? Противотанковой можно достать...»
— Подкалиберными!
И в этот миг ухнула танковая пушка, но снаряд, раздирая воздух, прошелестел в стороне, разорвался метрах в двадцати — непросто при такой болтанке поразить цель, да еще когда толком и не видишь ее. Почти одновременно с выстрелом густо ударил пулемет, пули дробно застучали по орудийному щиту, отскакивали со звоном, рикошетя.
— Восемьдесят метров, командир! — нетерпеливо выкрикнул Глазков. Цель держу!
«Что же там Буров? Может, на этом фланге никого не осталось?..»
— Подкалиберными! — повторил Кузнецов, прячась от пуль за щиток. — Огонь по танку!
Прогремел выстрел. Взвизгнув, снаряд унесся в ночь, однако взрыва не последовало. С Глазковым такое не часто случалось, но на этот раз он промахнулся. Такая досада! Именно тогда, когда промахиваться было никак нельзя. Заорал Глазков зло, он злился на себя за промах:
— Давай! Сейчас мы ему вкатим!
Звенькнула выброшенная гильза, заслан другой снаряд — секунды, растянувшиеся в минуты, в вечность. Захлебывался пулемет. Танк неумолимо надвигался.
— Огонь!
Взрывом рвануло броню, языки пламени вырвались наружу: танк запылал. Крышка люка откинулась, и Глазков не столько по выпрыгивающим немцам — их можно и из автомата снять, — сколько со зла за свой предыдущий промах влепил по горящей машине еще снаряд.
— Цель поражена!
— Хорошо, ребята!
— «Сосна»! «Сосна»! Я — «Береза»! Я — «Береза»! — доносился из выемки голос радиста.
Другие танки, повернувшие было на орудие Кузнецова, смешались позади пылающей машины, сбавили разом обороты и, словно потоптавшись в недоумении, стали поспешно разворачиваться. Они уходили вниз, под уклон, и автоматчики бежали следом, норовили взобраться на броню. Скатывались с нее, настигнутые огнем из буровских окопов, снарядами кузнецовского орудия.
— Уходят! Уходят фрицы — не по зубам!
— Командир, три на нашем счету! Неплохо, а? — Это Глазков, еще минуту назад виноватый и злой от первого промаха, кричал восторженно. — Пускай еще сунутся! А для начала неплохо, а, командир?
«Да, большая удача — подбить три танка в ночном бою, — подумал Кузнецов. — Лощинка выручила, укрыла при первых выстрелах. А первые, если тебя не засекли, — всему голова, весь настрой боя от них идет». И все-таки он понимал, глядя вслед четырем уцелевшим танкам, уходившим с высоты, что если бы они выдержали атаку, не растерялись бы при виде трех своих подбитых машин, а полезли напролом, то его орудию несдобровать бы. Он со своим расчетом просто не успевал бы отбиваться, и они могли расстрелять его почти в упор или смять. И тут уж никакая лощинка не спасла бы. И все же она помогла: полезь он, как Корякин, на гребень, оголись, кто знает...