Прочтя это, Ливеровский протянул портфель Шуре:
— Вы — дура: нельзя было рвать нитку; положите портфель на место.
Шура поняла одно: обругали. Вытаращилась, обиделась:
— Я извиняюсь, между нами ничего еще не было, и вы уже ругаетесь…
— Портфель на место, сама в каюту, и — молчать как рыба!..
Он кинулся к окну миссис Ребус. Шура схватила его за рукав:
— Насчет заграницы… Как же, слушайте?
— Задушу и выкину за борт… Спасайся. Бегом…
Жест его был настолько выразителен, что Шура молча замахала рукой, пустилась бежать. Ливеровский стукнул в окно миссис Ребус:
— Алло… Что с негром?
Жалюзи сейчас же отодвинулись. Каюта была освещена. Негр неловко сидел на стуле, — голова запрокинута, лицо закрыто ватой.
— Ликвидировали? — прошептал Ливеровский.
Эсфирь высунулась, жадно вдыхая ночной ветер. Ладонями потерла виски, провела по глазам, приводя лицо в порядок…
— Что — убит?
— Нет, — сказала Эсфирь хриповато. — Хлороформ…
— Напрасно было… Оригинал рукописи он передал профессору, а копия у Гусева.
— Скоро вы кончите с ними?
— Жду, — через несколько минут будет перекат, — мелкое место… Нужно, чтобы Хренов с Бахваловым могли все-таки спастись вплавь… Значит, негра брать живым не хотите?
— Он этого не хочет.
— Та-ак…
Эсфирь — с мрачной яростью:
— Повторилась забавная история с прекрасным Иосифом! (Она покосилась на завалившееся на стуле тело Хопкинсона)… О глупец… О мерзавец… Я сделала все, что в женских силах… — Почти нежно: — Нулу-Нулу должен умереть…
— Пока держите его под наркозом… Когда начнется суматоха, выкинем в воду, не так тяжел.
— А если нам помешают?
— Тогда вы его разбудите… Вас-то он не выдаст… Влюблен же со всеми африканскими страстями…
Как от пощечины, Эсфирь вытянулась, носик — все вытянулось у нее:
— Кто вам дал смелость так разговаривать со мной?!
Короткими свистками пароход стал вызывать на нос матроса — промерять глубину. Долетел голос: «Есть наметка»…
— Это перекат, — Ливеровский отскочил от окна. — Готовьтесь, миссис Эсфирь… Бегу вниз.
В буфете цыганки пили вино и гладили по щекам профессора Родионова. Цыган с профессионально-загадочной улыбкой, склонясь над гитарой, перебирал струны. Педоти спал за столом. Мистер Лимм, тараща глаза, слушал Хиврина:
— Понимаешь, мистер, у меня странный психоз: одновременно я люблю пять женщин, куда там — больше. Так, я пошел к доктору…
Лимм, едва ворочая языком:
— Что же тебе сказал доктор?
— Доктор сказал: валяйте… Чудак какой-то… А ты знаешь — как меня любят в Эсесер? Как-то за ужином один нэпман в экстазе вынул вставной глаз и подарил мне: больше, говорит, у меня ничего не осталось…
— Я с ума сойду в этой стране, — с большим трудом выговорил Лимм.
Профессор вдруг вскочил, потянув за собой одну из цыганок, глядя не на нее, а куда-то в неопределенность расширенными глазами:
— Понял! Я понял Нину, я понял себя! Человека нужно заслужить! Чем заслужить? — ты спросишь, цыганка… Интенсивным половым влечением, — ответили вы… Бррр… Нет… Неутомимым желанием стать вместе с этим человеком более совершенным, более совершенным орудием творчества… Любить ее трудовые руки, любить ее светлый ум… Пусти, я должен ей сказать это… Впрочем, я ничего не скажу… Пой, пой мне, степная красавица… Под твои песни плакали великие поэты… Я нашел путь к человеку!
Цыган перебрал струны, махнул грифом гитары, цыганка повела плечами, запела диким низким голосом… В буфет вбежал Гусев:
— Все — наверх! — крикнул он резко. — Тащите американцев, не медлите ни минуты!.. Кончай бузу!..
Раздались короткие свистки парохода, вызывающие матроса с наметкой на нос. И сейчас же послышалось приближение толпы. Гусев оторвал профессора от цыганки и, толкая к выходу:
— Спасай рукопись, спасай жизнь!..
Первым в буфет ворвались взлохмаченный мужик, бывший дьякон, губастый парень и двое-трое пьяных… В глубине мелькнули настороженные лица Хренова и Бахвалова… Нападавшие бросились молча… Зазвенело стекло… Командный голос Хренова:
— Этих двоих… Бей!
На плечах Гусева повисло двое. Он пошатнулся. Профессор исчез в свалке. Слышались грузные удары кулаков, сопение. Полетели бутылки со столов, Хиврин в панике полез на стойку:
— Я же враг, враг… В бога верю!
Враз завизжали цыганки так страшно, будто обеим всадили по сапожному ножу в живот. Через прилавок перемахнул Ливеровский и заслонил собой американцев; на лице, напряженном и страшном, застыла улыбка игрока, поставившего на карту все… Захрипел голос заросшего мужика:
— Дай вдарю, дай вдарю…
Клубок тел, машущих кулаков выкатился из буфета, и с двух сторон в свалку кинулись с ножами Хренов и Бахвалов. Грохнул выстрел, другой. Вся куча тел исчезла в темноте за ящиками.
Лимм и Педоти, готовые сдаться, помахивали носовыми платками. Лицо Ливеровского при каждом выстреле искажалось мучительной гримасой… Сквозь зубы:
— Сволочь! — и, нагнув голову, кинулся из буфетной туда, где все громче раздавались удары, вскрики.
— Неужели началось? — вопил Хиврин…
…Куча дерущихся прокатилась по узкому переходу четвертого класса; повсюду мелькали испуганные лица пассажиров. Набатно звонил колокол. Пароход давал тревожные свистки. Из-за ящиков метнулось со взъерошенными усами лицо капитана; оно кричало:
— Воду, воду! Давай!
Рабочий и колхозник подтащивали пожарную шлангу. Защелкала струя воды. Из клубка дерущихся как пробка выскочил Гусев, вскарабкался на кучу ящиков, за ним — со вспухшими лицами — Хренов и Бахвалов… В секунду все трое исчезли по ту сторону ящиков. Ливеровский с поднятыми руками закричал:
— Уйдет!
…В широкий пролет нижней палубы виднелась ночная синева, на воде с далекой сумеречной полоской берега лежала, будто вдавливая воду, чешуйчатая полоса лунного света. От прибрежной тени быстро двигались два огонька; черный силуэт какого-то суденышка пересек лунную дорогу.
В пролете сумасшедшим прыжком появился профессор; он был без пиджака, кое-что осталось от рубашки и панталон. Видимо, он лишь на долю секунды опередил преследователей. Шарахнулся, приник к откидным перилам, пролепетал что-то вроде:
— Пиджак… Рукопись… Кошмар… Расстрел… — Затем, увидев выдвинувшихся из-за обоих углов пролета Хренова и Бахвалова (в странном лунном освещении они, казалось, замерли перед прыжком), по-заячьи крикнул:
— Нина! — и агонийно болтнув штиблетами, перекинулся через перила. Плеснула вода. Хренов и Бахвалов подскочили к перилам, перегнулись:
— Готов.
— Раков кормить.
— Как же с Гусевым?
— Какое там — беги!
Оба торопливо стали сбрасывать опорки, лишнюю одежду.
…Трещали ступеньки. На верхнюю палубу, залитую лунным светом, выскочил Ливеровский и, схватившись за столбик палубного перекрытия, круто повернул в противоположную сторону. Присел за спинку кресла. Тотчас же вихрем вылетел снизу по трапу Гусев, так же придерживаясь за столбик, повернул и увидел Ливеровского:
— Сдавайся… Мат!
Ливеровский из-за кресла глядел на его руки. Гусев был без оружия, — он поднялся и, учитывая малейшее движение, кивком указал на столик сбоку окна миссис Ребус:
— Сядем.
Оба, не сводя глаз друг с друга, сели, положили локти на стол. Ливеровский:
— Никаких улик.
— Первая, — медленно проскрипел Гусев, — кража портфеля.
— Ворую в припадке клептомании, у меня свидетельство от врача.
— Вторая: похищение шифрованной рукописи из пиджака у профессора во время свалки.
— Рукопись в Волге.
— Третья: похищение у меня из кармана штанов копии этой рукописи.
— В Волге.