Чувашов-Тарасов ответил утвердительно:
— Не знаю, опять ли, но ушел.
— Для чего вы должны были встретиться с парашютистом? — Бардин спрашивал уже зло, отрывисто. Я был не меньше его раздосадован тем, что ему, да и мне вместе с ним, не удалось захватить неуловимого Гуго Фандриха.
— Чтобы на всякий случай продублировать сведения, которые нес Фандрих. — Чувашов-Тарасов поднялся, подошел к столу, не спеша загасил в пепельнице папиросу.
— А потом?
— Потом работать самостоятельно.
— Чья радиостанция работала вчера ночью?
— Этого я не знаю. Все, капитан. Пишите протокол. Мне эти разговоры уже надоели.
— Мне тоже. Вы правы. — Бардин сел за стол.
Пораженный и обескураженный тем, что открылось мне здесь сейчас, я еще долго стоял возле двери, не смея шелохнуться.
XXXII
Прошло две недели, которые, в сущности, не внесли в нашу жизнь никаких изменений и поэтому я с легкостью на душе пропускаю их.
Мы выполняли свою службу, исправно посылали наряды, но они были безрезультатны. А полковая радиостанция еще трижды за это время засекала работу не известного никому передатчика, который, по всем предположениям, находился где-то на участке, охраняемом нашей заставой.
На поиски этой рации мы два раза высылали в лес РПГ, даже прочесали лесной массив между Суворино — Малая Гута — Большие Мельницы всем батальоном, однако обнаружить ее и на этот раз нам не удалось.
Движение по магистрали все усиливалось, особенно ночью. К фронту шли пехотные, танковые и артиллерийские соединения. Фашистские самолеты стали наведываться в наш район, бомбить магистраль и однажды обрушились на Большие Мельницы, когда там. остановилась колонна машин с боеприпасами.
Во время бомбежки ранило в руку небольшим осколком майора Толоконникова. В госпиталь майор не поехал, вызвав этим поступком всеобщий восторг среди прачек, хотя на лице у него с тех пор появилось какое-то испуганное выражение. Он то и дело с опаской косился на небо.
Бардин считал, что налеты фашистской авиации прямым образом связаны с работой радиостанции, по всей вероятности, сообщавшей немцам о движении и скоплении войск на магистрали.
Вернулись со стажировки на переднем крае Фомушкин и Назиров. Между прочим, они сообщили, что на стажировку попали в тот самый полк, из которого дезертировали Чувашов и Попочкин. Когда они рассказали в полку, какие это дезертиры, над ними стали смеяться и им никто не поверил, потому что Попочкин, полковой сапожник, вопреки показаниям Чувашова, служившего в полку писарем, не переходил переднего края и был найден в лесу убитым. Кто-то с близкого расстояния выстрелил ему в затылок и завалил его еловыми лапами, явно для того, чтобы не скоро нашли.
Бардин, выслушав рассказ Фомушкина, помрачнел еще больше. История с Чувашовым и Попочкиным оказалась очень запутанной. Кто же убил Попочкина? Действительно ли Попочкин был тем самым Фандрихом, которого Бардину не удавалось задержать вот уже много лет?
Однако все это скоро пришлось забыть. Новые события отвлекли внимание: началось наступление наших войск.
Мы снялись и двинулись вслед за фронтом, и когда вечером проезжали через Большие Мельницы, «мыльный пузырь» тоже грузился на машины. Майор Толоконников, с рукою на перевязи, стоял посреди деревни, распоряжаясь погрузкой.
— Вперед, капитан? — закричал он мне.
— Вперед!
— Счастливо!
— И вам того же!
— До встречи в Берлине!
Бардин в это время спал на повозке, укрывшись плащ-палаткой.
— С кем это вы так трогательно прощались? — спросил он, разбуженный нашим криком.
— С начальником банно-прачечного отряда.
— Говорят, забавный старик?
— Очень. После того как его ранило, ему и днем и ночью мерещатся немецкие самолеты. Даже когда муха жужжит, он вздрагивает.
Бардин пробурчал что-то непонятное и снова закутался в плащ-палатку.
В то лето линия фашистской обороны была прорвана нашими войсками во многих местах на всем протяжении от Баренцова до Черного моря. Войска Третьего Белорусского фронта, окружив в районе Минска 30 немецких дивизий, оставив немногочисленные заслоны, стремительно шли вперед и скоро вступили в Литву.
Немцы, окруженные под Минском, попытались вырваться из нашего кольца, но потерпели, неудачу и, окончательно потеряв централизованное управление, рассыпались на мелкие отряды, упрятались в леса, занялись грабежами и мародерством, нападая на деревни и тыловые воинские подразделения.
Покинув Знаменку, мы чуть не два месяца кочевали по Белоруссии, нигде не задерживаясь больше четырех — пяти дней. Иногда нам приходилось делать двадцати и тридцатикилометровые переходы, чтобы настигнуть и разгромить какую-нибудь немецко-фашистскую банду.