-- Как это?
-- Ну, слушай! Тольки "ша"! Тебе одному расскажу... И штобы никакой конкуренции, потому я теперь строгой... В парке тут друг друга любять... Понимаешь?
-- Не очень понимаю...
-- Эх, ты! Вот ты сидишь у парке... И смотришь... Вот подходить трынвай... Идуть у парк парочки... Гулять вроде... Ты смотришь, какие такие в них намерения. Тут нужен нюх... Я уже нюх етой имею... Меня уже не обдуришь... Вот парочка в боковую аллею: и друг к другу очень близко... Я вроде без унимания за ними... И украдкой наблюдаю -- где сядуть... Вот приметил, где сели... Сразу не ходи... Минут так через десять -- пятнадцать на то самое место гуляешь. Гуляешь и натыкаешься... А они как раз целуются. Сразу до них...
-- А-а-а! Так вот какое безобразие?! И в обчественном месте?! Да как вам не стыдно?! Тут люди ходять, свежим воздухом, можно сказать, дышуть?! Вот какая, можно сказать, нравствинность?! Идем! Идем в контору!.. Прытокол надо составить! Пожалуйте!"
Ну, тут они, конечно, в смущении:
-- Но, товарищ, да что вы?! Да мы ничего?!
А я им:
-- Какой я вам товарищ, когда вы такие безнравствинные? Идем в контору!..
Здесь надо строгий характер выдержать...
Ну, тут они, разумеется, просят:
-- Да неудобно... Да...
-- А делать это удобно?! Идем! Идем...
-- Да гражданин...
Тут уже можно немного ослабить:
-- Можно, положим, и тут оштраховать... Квитанции со мною... Штраху десять рублей заплатите, квитанцию получите... И чтоб етого больше я не видел!
Чаще всего дают, потому что выбираешь подходящих... Берешь десятку и пишешь квитанцию... Квитанций я накупил... Пишешь: "Получено за безобразие у парке десять рублей!.."
-- Фамилие?
-- Да не надо фамилии...
-- Как не надо?.. Мине, говорю, для отчета надо...
На понт беру...
-- Да вы, -- просят, -- что-нибудь напишите там...
-- Ну, я вас жалею... Напишу какое-нибудь фамилие. Получайте, -говорю, -- квитанцию... И чтоб етого больше, -- говорю, -- не было! Идите!..
Они -- ходу... А я себе гуляю дальше...
Так за день, смотришь, до пяти червяков и наштрафуешь... Живется, как видишь, неплохо... И опять-таки и работа нравствинная...
Васька встал и пристально куда-то засмотрелся...
-- Ну, будь! Клюнуло, кажется... Беспокойная работа! Прощай!
И побежал Васька... А я смотрел ему вслед и думал: "Вот тебе и Васька! Моралист, сукин кот!"
1926 ______________________________________________________________________
Певец печали нашей
Этого "певца печали нашей" можно почти ежедневно увидеть и услышать в пригородных наших поездах.
Я его слушал совсем недавно (три дня тому назад) на перегоне между Змеевом и Харьковом по Донецкой железной дороге.
Очень жалостливые песни поет он перед пассажирами, чтобы затем, закончив петь, протянуть руку и еще более жалостливо произнести:
-- Обратите, граждане, внимание на мое бедственное положение.
Он поет очень длинную "поэму", которая называется "Отец и дочь".
О глубокой трагедии в той песне рассказывается на мотив "Кирпичиков":
Ни кирпичики, ни чугунчики
В Ленинграде теперь не поют,
А поют теперь песни новые
И на новый мотив передают, -
но "передают" ее не "на новый мотив", а на мотив старый, на мотив "самых что ни на есть революционных" "Кирпичиков".
Эта "песня новая" знакомит слушателей с тем, как
На кладбище Митрофания
Отец дочку зарезал свою.
"Отец, мать и дочь жили весело", но потом над малюткой насмеялась "злая судьба" -- померла у нее мать.
Отец "нашел себе жену новую", которая возненавидела семилетнюю "крошку" и "отцу вот задачу дала":
Всей душой люблю тебя, миленький,
Только жить мне с тобою невмочь.
Говорить тебе только совестно:
Жить с тобою мешает мне дочь...
Ты убей ее иль в приют отдай,
Только сделай ты все поскорей.
А не сделаешь, я уйду тогда
И одна буду жить веселей.
Отец не выдержал. Агитация новой жены сильно на него подействовала, и вот:
Мысль зверская пришла в голову,
И не стал свою дочку любить.
В детский дом отдать было совестно,
И решил зверь-отец дочь убить.
Обдумав все это, отец повел дочь на кладбище, на могилу своей первой жены, и:
Вдруг отец: "Надя, Надя, -- стал звать, -
Подойди ко мне, моя милая,
Я хочу тебе что-то сказать..."
Бедная Надя, не зная ничего, хоть "сердце девочки гибель чуяло", подошла к родителю.
Лицо бледное, подошла к нему,
Отец быстро схватил и стал жать,
Чтобы крик ее не мешал ему
И на помощь людей не дал звать.
Отец, "жмучи" Надю и крича: "Ты, родная дочь, иди к матери!" -зарррезал свою дочку, "крошку семилетнюю".
Засверкал тут нож палача-отца,
Совершил он ужасный кошмар.
И теперь:
Два креста стоят над могилкою:
То мамаша и дочка лежат.
Эпилог этого всего "совершения кошмара" таков:
Отец "за железной решеткой сидит", а:
...красавица где-то шляется,
На свиданье к нему не идет...
"Зверь-отец" в конце обращается ко всему советскому обществу с призывом:
И хочу всем мужчинам сказать:
Как умрет у вас жена первая,
Детям мать вторую не брать.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Такая печаль звучит ежедневно по вагонам пригородных поездов столицы.
Но это далеко не все.
Слушайте дальше.
Закончив пение, "певец печали нашей" обращается ко всем гражданам с таким предложением:
-- Граждане! Мо'ть кто хотит иметь ету песню переписану, то прошу -- цена двадцать копеек!
Достается из-за пазухи целая папка с перепечатанными на машинке песнями.
Я, разумеется, купил.
И многие еще купили.
И вот, когда я радостно кинулся за покупкой, мне предложили:
-- Гражданин! Имеится у меня еще и "песня-роман", очинно антиресная (ударение на о: роман).
-- А о чем же, -- спрашиваю -- тот "роман"?
-- О любви.
-- Дайте, пожалуйста!
"Роман", я вам доложу, знаменитый!
"О любви" -- и больше ни о чем другом.
Ты вспомнишь комнатку уютную,
Где мы сидели с тобой вдвоем.
Меня ты в губки целовала
И называла "милый мой".
Потом ты "другую" полюбил.
Ты полюбил одну богачку.
Я знаю просто, милый мой:
Богачка золотом займется
И позабудет про тебя.
Кончается роман очень грустно:
Вот скоро, скоро, друг любезный,
Венок терновый мне сплетут.
С венком терновым в гроб дубовый
Меня на кладбище свезут.
И сердце раны там залечит,
Какие есть в груди моей,
И зарастет моя могила
Тернистой зеленью ветвей.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я плакал, читая поэму "Отец и дочь", плакал я горько и над "песнею-романом".
Почему я плакал?
Да так. Взгрустнулось, вот и заплакал.
* * *
Когда я, вернувшись домой, читал вслух об "Отце и дочери", маленькая девочка, слушая поэму, спросила:
-- Дядя! За что же папка свою девочку маленькую зарезал?
-- Это он, -- говорю, -- "по обшибке". Ему надо было кого-то другого зарезать, а он девочку резанул. "Обшибка" вышла.
"Обшибка" вышла.
1929 ______________________________________________________________________
На рудниках
И вот я, деревни сын,
В сердце Донбасса вгрызся.
В буйном цветении века машин
Дымарями Донбасс покрылся...