Она стояла возле красного директора, укрытая легкой и ненадежной бумагой. Ближайшая рука потянулась за ней. Красный директор покосился на эту руку, на чашку, беспечно освобождающуюся от плена шелестящих бумаг, но промолчал.
Чашка пошла по заскорузлым рукам. Толстые, тугие пальцы ощупали ее. Крепкие ногти, с въевшейся под ними застарелой, неотмываемой трудовой грязью, тихо постукивали по ней. Чашка тихо звенела.
Завцехами, каждый по-своему, оглядывали, ощупывали, обстукивали чашку. Завцехами пытали ее каждый по своей специальности.
Старшие рабочие и рабочий актив прислушивались к завцехам и тоже, каждый по-своему, вертели, испытывали, изучали чашку.
И под тихий звон чашки звенели цифры, числа, суммы.
Технический директор кончил. Технический директор потер левую бровь и собрал раскиданные в пылу доклада бумаги.
Чашка вернулась на стол.
Красный директор сказал:
— Вот, значит… Надо включить в ассортимент… Только, значит, подтянуться надо… Продукцию на ять варганить… Чтобы не только, что вроде этого, — красный директор схватил чашку и поднял ее над столом, — а гораздо лучшее… Вообще, чтоб не было сраму, потому что на экспорт, на заграницу работать будем.
В конторе постояла короткая тишина. Пыхнули папироски. Заклубился яростно и озорно дым.
Из дыму голоса:
— На экспорт? В заграницу? Основательно загнем мы дело! Основа-ательно!
Из дыму, перебивая эти голоса, другие:
— На своих, на нашенских еле-еле управляемся! Такой товар даем, что просто плакать хочется, а тут — «в за-гра-аницу!» Свыше головы прыгать собираемся!
В конторе, разрывая деловую скуку и сизые полосы дыма, взрывается спор. Взрывается, лопается, ярится:
— Управимся! И своим и чужим потрафим!
— Подналяжем, дак и браку нонешнего не будет. Маханем такую продукцию, что китайцу сто очков вперед дадим!
— Обязательно дадим! Лучше этой черепушки обладим!
— Беленькую! Маленькую! Со звоном! С росписью!
— На словах оно все этак-то хорошо и ладно выходит! На словах!
— Не только на словах! Делом докажем!.. Самым настоящим делом!
Дым разорван спором и криком.
Из-за стола поднимается красный директор:
— Помолчите, товарищи! Давайте, ребята, по порядку и организованно. Орете, как те горлопаны на сходе… Нельзя же, ребята! Так вы же, ребята, сознательные! Давайте по цехам обсуждение поведем… Начинайте, по сырьевому.
Темный палец, как чугунная свинка, устремляется вперед. Черный палец показывает, призывает того, из сырьевого цеха.
— Нам, конечно, — поднимается с места человек из сырьевого цеха, — установку следует насчет массы. Чтоб, пожалуй, в дробилке и потом на прессах проверка произошла… Массу полагается сюда пустить аккуратную и чтоб все в меру.
Разорванные клочки дыма успокаиваются и уползают к потолку и в окна.
В конторе деловая, тугая тишина.
Проворные руки, мелькая над вертящимся станком, неустанно обминают и приглаживают влажную глину. Босые ноги бегут по кругу и дают ему движение.
Так из-под проворных рук, из-под ловких пальцев возникают хрупкие формы. Сырые и нежные — они длинными стройными рядами вытягиваются на досках. Они окружают работающих в молчании людей. Они господствуют повсюду, над всем.
Сырые и нежные формы, загромождающие проходы и словно сторожащие рабочих, ждут своего часа.
Там, в соседстве с этим корпусом, дымятся широкие трубы над закоптелыми крышами. Широкие двери исполинских печей открыты и ждут.
В широкие двери, внутрь еще неостывшей печи войдет горновщик, присмотрится, приладится и станет принимать и устанавливать в ряд, в лад, осторожно и терпеливо желтые, пористые, радующие глаз, как свежеиспеченный хлеб, огнеупорные капсюли-коробки, наполненные сырой посудой.
Огнеупорные капсюли-коробки, наполненные свежими, хрупкими формами, которые еще недавно вышли из-под проворных и верных рук.
А назавтра вынутые из печки яркие белые фарфоровые чашки, тарелки, чайники, блюда попадут в другой корпус, к другим рабочим, в другие руки. И нежные, тонкие кисточки распишут на белых и чистых чашках, тарелках, чайниках, блюдах нехитрые, но яркие узоры.
Невиданные цветы расцветут на белом фарфоре…
Глава первая
Крепкий каурый конь, горячась и приплясывая, вынес пролетку из узенького проулочка и, почуяв под копытами накатанную крепкую дорогу, весело рванулся в степную даль.