— То есть, почему это? — растерялся Николай.
— Окручен ты, баба у тебя, как кандалы на ногах, вот тебя и завидки берут, на меня глядя…
— Дурак! Ей-богу, дурак! Чего мне тебе завидовать? Мне жена не начальство. Захотел бы, так и крутил… Да вот не хочу. Противно!..
— А мне не противно… Я, брат, чистеньких выбираю, аккуратненьких… Меня не тошнит…
— Нарвешься на какую, вот и стошнит…
Василий прищурился и сбоку поглядел на Николая:
— Ссориться хочешь? Если ссориться, так не советую. Мне, брат, некогда. Прощай!
— Да и мне некогда. Я пойду делом заниматься общественным…
— Занимайся, занимайся! Может, и партийным скоро станешь?
— Не зарекаюсь… Может быть.
Они разошлись сердитые друг на друга и вместе с гем оба удрученные ненужной ссорой. Василий негодовал на приятеля и жалел, что не разругался с ним на совесть. Но где-то далеко, в глубине души, он чувствовал какую-то свою неправоту, какую-то обиду на самого себя.
Встреча и разговор с Николаем разрушили его планы на вечер: ему не хотелось ввязываться в компанию, которая его ждала. Он ушел в темные аллеи. Злой и готовый сцепиться с первым встречным, он наткнулся на Федосью.
— Прогуливаешься? — насмешливо повторил он и кивнул головой на Карпова. — Пошто кавалер прячется?..
И, словно узнавая того только в этот момент, с озорной, дурашливой почтительностью крикнул: — А, да это сам гражданин Карпов! Мое вам почтение, товарищ инженер! Насчет глазури толкуете! Повышаете, значит, производство, качество?
— Здравствуйте, товарищ! — сдержанно и настороженно отозвался Карпов. — Вышел отдохнуть да вот товарища Поликанову встретил… Вечер хороший…
— Замечательный! — шумно восхитился Василий. — Особливо в темных кустиках, подале от людей…
— Василий!..
Федосья разгневанно подошла вплотную к Василию.
— Не бузи, говорю!.. Зачем глупости болтаешь?..
— Какие ж это глупости? Я верную истину сказал. Кусточки, темнота — самый подходящий сортимент…
— Вы, действительно, что-то несуразное несете, товарищ! — раздражаясь, заметил Карпов. — Неумно!
Василий собирался уже сказать что-нибудь злое и задиристое, но девушка схватила его за рукав и властно приказала:
— Уходи! Слышь, уходи!
И Василий внезапно смяк, сжался. Федосьин окрик хлестнул его и наполнил смущением. Он отступил в сторону и скрылся в боковой дорожке.
Карпов протянул руку девушке:
— Не стоит обращать внимания.
— Кому не стоит, а кому и да! — угрюмо возразила Федосья. — Вовсе мне не сладко, чтоб сплетни про меня плели… Васька злой отчего-то, невесть что теперь понесет.
Инженер не нашел что ответить. Оба простояли некоторое время молча. Мимо них проходили гуляющие. Со стороны сцены тянулись нестройные звуки, музыканты настраивали инструменты. Залился, запрыгал колокольчик.
— Пойду я… — сказала хмуро Федосья. — До свиданья…
Оставив инженера, она пошла к открытой сцене. Все скамейки пред нею были уже заняты. Занавес с лирой и трагической маской колыхался. За ним, на подмостках, суетились, готовясь к началу спектакля. Федосья протиснулась в задние ряды и встала на цыпочки. Колокольчик еще раз просыпался тревожной веселой трелью. Музыка заиграла марш. Лампы, лившие белый свет высоко над головами зрителей, погасли. Толчками, повизгивая медными кольцами на проволоке, разошелся в обе стороны занавес.
Начался спектакль.
Федосья вся вытянулась вперед и оперлась на кого-то стоящего впереди нее. Сзади на нее напирали и кто-то шумно дышал ей в затылок. Было неудобно стоять, и не все она видела, но Федосья жадно глядела на сцену. Она знала, что там, переодетые и размалеванные, играли и говорили чужие слова свои ребята, вот те, кого она встречает каждый день на работе и в поселке. И было странно и занятно узнавать этих своих ребят и следить за тем, что они делают и что говорят на сцене. Вместе с Федосьей с таким же жадным вниманием следили за спектаклем многие. Некоторые не выдерживали и, громко смеясь, кричали товарищам, преображенным гримом и костюмом в каких-то новых, неизвестных людей, и тогда на этих несдержанных зрителей шикали и шипели соседи.
Пьеса была веселая. По скамьям катился смех. Его раскаты уносились во все уголки сада. И там, в темных закоулках, смех этот вспугивал молодежь, гнездившуюся парочками, рождал веселую тревогу и манил некоторых сюда, на люди, к шумному веселью.
В антракте Федосья встретилась снова с Варей и с ее компанией.
— Феня, знаешь, о чем мы толковали! — спросила подруга.