— Учитель пришел, начетчик! — недружелюбно отозвался седоватый. — Ух, большой ты любитель, Лавошников, — людей поучать. И, между прочим, зря…
Лавошников шагнул на террасу и прошел к столам.
— Во всяком разе, — уверенно ответил он, — когда я себя правым понимаю, я непременно неправого и непонятливого научу… Это первое правило жизни.
— Командовать любишь.
— Образовывать, а не командовать. Ну, а другой раз, действительно, и покомандовать следует… Не отпираюсь, грешен.
За столом снова засмеялись. Женщины отбросили журналы и повернулись к Лавошникову. Одна, глядя на него смеющимися глазами, спросила:
— А над бабой своей как командуешь, товарищ Лавошников? Способен ты в этим деле?
Смех густо колыхнулся над столами. Библиотекарь вытянул шею и поперхнулся визгливым хохотком.
Лавошников нетерпеливо повел широкими плечами и прищурил глаза:
— Причем, то есть, тут моя жена?.. Я ей не командир!
— Кто тебя знает. Может, она над тобой орудует? Все может быть!..
— И этого нет, — усмехнулся Лавошников. — Мы люди свободные, друг над другом не верховодим…
— Свободные! — рассердился седоватый рабочий. — Как это может полагаться, чтоб в семье муж в одну сторону глядел, а жена в другую?.. Это форменный разврат! Это расстройство жизни правильной!
— Читаешь ты, Волков, газеты, интересуешься науками, — покачал головой Лавошников, — а рассуждаешь, как слепой…
В читальню вошло несколько новых посетителей. Их приход оборвал разговор. Лавошников, видимо, поджидал их и пошел им навстречу. Среди пришедших был и Николай Поликанов.
Николай немного смущался и старался держаться позади других.
Увидя его, Лавошников осветился улыбкой.
— Пришел? — протягивая ему руку, радушно спросил он. — Отбился от гулеванов?
— Я не гулеваню! — переламывая смущение, с деланной угрюмостью возразил Николай. — Какой я гулеван? Напрасно про меня…
— Ну, ну! Не шебаршись. К слову пришлось, а не к обиде. Я ведь знаю, что тебя завсегда Васька мутит…
— Василий сам по себе, а я сам… Не понимаю!..
— Эк, обидчивый ты какой!..
Один из пришедших вместе с Николаем вмешался.
— Пошли, что ли?
— Да, пора.
Лавошников оглянулся, посмотрел на притихших посетителей читальни и спустился с террасы вслед за остальными. Седоватый рабочий взялся за газету и буркнул:
— Жизнеустроители!..
Женщины переглянулись и сдержанно рассмеялись.
В саду Лавошников пошел рядом с Николаем:
— Цапаешься с отцом?
— Бывает!.. — нехотя ответил Николай.
— Бузит он у тебя. Беспокойный. Гляди, как накручивает против всего нового! На стройку ходит, урывает время да критику наводит. А ребята слушают его и в себе затаивают. Будет у нас еще с ним делов!..
Николай ничего не ответил. Поглядев на него искоса, Лавошников прибавил:
— Тебе бы, Николай, откачнуться от него напрочь!..
— Я и так особо от него живу… Чего тут!..
— Особо-то, особо, но все, выходит, одна семья… Теперь ты по обчественности пошел, втягиваешься, а старик у тебя вроде гирь на ногах, оттягивает назад… Старик-то твой, он коновод. Вот возьми Волкова. Мужик толковый, грамотный, газетами интересуется, книги читает, а все норовит вычитать что-нибудь худое про Советскую власть и напроходь сплошь кроет и кроет… Твоего батьки вернейший помощник и подпевало…
— Старик мой, родитель, старых порядков человек. Чего на него вниманье обращать? — неуверенно отозвался Николай. — Его рази переделаешь?
— Его-то не переделаешь, а чтоб не вредил, меры надобно определенно принять…
Спутники Лавошникова и Николая, шедшие впереди, приостановились.
— Вред от этих стариков большущий, — вмешался один из них. — Всю фабрику, брат, надвое раскололи. Хлопотный народ!..
— А мы их скрутим! — живо отозвался другой. — С ими, с песочницами такими, в два счета можно!..
— Не скажи! — остановил его Лавошников. — Тут в два счета ничего не сделаешь. Тут с умом и с понятием действовать следует.
Они проходили по слабо освещенной аллее мимо редких скамеек, на которых безмолвно и притаенно смутно темнели парочки, к площадке, откуда доносился шум, где ярко горело два-три фонаря и мелькали тени гуляющих.
Большая беседка, превращенная в летний буфет, была переполнена людьми. У стойки осаждали буфетчика нетерпеливые покупатели; тесно поставленные столики были облеплены людьми. На столиках тускло сверкали зеленоватым стеклом густые ряды бутылок.