— Сегодня пьют здорово! — отметил Лавошников, подымаясь в беседку.
— Получку-то еще не всю спустили.
Лавошников остановился у входа и внимательно, словно отыскивая кого-то, оглядел стойку, столы, шумящих людей, вздрагивающие и мелькающие в воздухе пивные бутылки. Остальные столпились возле него.
В дальнем углу Лавошников разглядел знакомых. Наклонившись над столом и почти упираясь головами в батарею бутылок, сидели пять молодых ребят и торопливо пили пиво. Они не обращали внимания на окружающее, мало разговаривали, а только подливали друг другу в липкие белые чашки пенистый напиток и чокались, расплескивая его по залитому столу.
— Видали? — кивнул на них головою Лавошников. — В семь назначен был кружок, мы их без толку прождали до девяти, а они дуют тут пиво… Сволочной народ!
Он сердито пробрался к столику, за которым сидели ребята, и тронул одного из них за плечо:
— Пьянствуете?
Сидевшие за столом оглянулись. Увидели Лавошникова, смутились. Скрывая смущение под лихой развязностью, сказали:
— Малость глотку промочить захотелось.
— Жарко!
— Садись, Лавошников! Место найдется…
— Ну, вы! Помолчали бы лучше! — свирепо накинулся на них Лавошников. — Какого черта вы дурака валяете? Бросайте пиво!
— Мы допьем… Нам тут бутылочки три осталось всего…
— Не кирпичись, Лавошников!.. Ведь не водку мы дуем. Пиво — напиток полезный…
— Бросайте, говорю! — бушевал Лавошников, — Мало, что кружок срываете, вы еще пьянку завели, срамите организацию… Пошли!
Ребята торопливо разлили пиво по стаканам и, проливая его, выпили. Выпив, шумно встали из-за стола.
Бутылки зазвенели и покатились по грязной столешнице.
Лавошников пропустил мимо себя провинившихся и брезгливо поглядел на неряшливый стол.
Глава шестая
Приземистые кирпичные сараи вытянулись в стороне от старых корпусов. Под навесами веселыми пятнами желтеют аккуратные штабели готового кирпича. Ухабистая дорога вела от кирпичных сараев, от веселых штабелей к расчищенной, выровненной площади с полувыведенными стенами нового корпуса, с тщательно вырытыми котлованами, с начатой кладкой мощных фундаментов, с вырастающими строительными лесами.
С утра до ночи кипела работа. С утра до ночи скрипели подводы, подвозя материалы, стучали топоры, ухали краны, гудела дубинушка.
С утра до ночи бурая пыль вилась над стройкой.
В бурой пыли ходил Широких, вникая в каждую мелочь, следя за каждым рабочим, подсчитывая каждую сотню кирпича, каждую бочку цемента. Десятники и техники суетились при его приближении, покрикивали на рабочих, проявляли внешнюю, ненастоящую энергию и расторопность. Рабочие, завидя его, приналегали на работу и беззлобно посмеивались, когда он скрывался:
— Ишь, старается амбицию свою доказать!.. Гонит на тройке…
— Хозяйственный директор… Остроглазый!..
Высокобугорские крестьяне, которые обозами возили на стройку песок, втихомолку чертыхались, когда замечали у песчаной горы директора. Они знали, что его острый глаз сразу оценит всякую фальшь в таратайках, сразу разглядит, какой материал они привезли.
— Ядри его бабушку! — бессильно бушевали они в те дни, когда Широких налетал на них и обнаруживал жульничество. — Вот язва! Какой ему ешо песок возить? И так чистый, вроде крупы манной!..
Но, бушуя и ругая директора, они сознавали, что он прав, и по мужицкой неизбывной привычке лукавить находили всяческие оправдания своим, махинациям.
Чаще директора на стройке появлялся Карпов. В последнее время он ходил чем-то озабоченный и хмурый. Рабочие глядели ему вслед и соображали:
— Отчего его корежит? Не от великого ли размаху? Заварил кашу, понаплантовал, а теперь, пожалуй, кишку подпирает?
Расстроенный вид Карпова заметил и Широких.
Утром, в своем кабинете, он как-то, покончив с делами, напрямки спросил:
— В чем у вас, Лексей Михайлыч, неустойка какая выходит? Черный вы последнее время ходите, невеселый.
— Да так, собственно говоря… Личные небольшие неприятности… — неохотно сказал Карпов.
— Личные?.. Ну, в этаком случае я мешаться не стану… Но на всякий случай скажу вам, извините меня за откровенность и за прямоту: плюйте вы на личные всякие хурды-мудры… Дело заваривается горячее, большое! В этаком большущем деле всякие там личные, как песчинка в море, потонуть бесследно должны…
— Не тонет, Андрей Фомич!.. Впрочем, не стоит об этом говорить…