Федосья глядела на Степаниду, отвернувшуюся, лицом к стене, на молчаливую, ошеломленную стыдом и страхом Степаниду. Федосья протянула руку и погладила плечо Степаниды:
— Слушай, Стеша, ты не убивайся. Право, не стоит. Ты не думай, тебя все жалеют… Вчера собрание было женское… Про твое положение обсуждали…
Степанида шевельнулась. Она шумно вздохнула и заплакала.
Федосью обеспокоили и смутили эти слезы:
— Ты почему?.. К чему плачешь?.. На собрании тебя все жалели. Жертва, говорят, ты… Понимаешь, обиженная ты…
Степанида плакала сильнее и громче. Сквозь плач она невнятно причитала. И когда Федосья наклонилась к ней поближе, то расслышала, разобрала:
— Срамота… ой-ой, срамота… На собраниях… говорят обо мне… стыд…
Дежурная сестра, услыхав плач, быстро вошла в палату.
— Разволновали, — сурово сказала она. — Ей покой нужен, а вы с разговорами приходите. Прекратите посещение…
Смущенная Федосья тотчас поднялась с табурета и нерешительно потопталась возле Степанидиной койки:
— Я, Стеша, пойду. Опосля зайду… Не плачь… не убивайся…
По сверкающей решетке на крашеном полу проползла черная тень. Федосья перешла всю палату, у двери приостановилась, вздохнула и вышла.
На улице было пустынно. Воскресный день согнал людей с фабричного двора. Корпуса стояли молчаливые, безлюдные. Трубы не дымились. Только над горновым цехом клубился белесый дымок.
Фабрика отдыхала. И было пустынно и тихо на стройке.
Но когда Федосья шагнула по пыльной дорожке от больницы к широкой улице, от корпусов, от зеленой лужайки, за которой краснели новые фундаменты и начатки стен, отделились двое. Они шли, оживленно разговаривая, шли, не видя ее, ей наперерез. Федосья узнала директора и Карпова. Смущение охватило ее. Она оглянулась, ища переулка, в который могла бы скрыться. Но двое шли быстро, они ее заметили, и Карпов уже сдернул кепку с головы и учтиво поклонился ей:
— Здравствуйте, товарищ Поликанова.
Федосья справилась с неожиданным смущением и ответила на приветствие. Директор рассеянно взглянул на нее и внезапно встрепенулся.
— Ну, здравствуй! — расплылся он, зацвел улыбками. — Из глазурного? Старика Поликанова дочка, бунтаря?
Карпов и Широких остановились, перерезали путь девушке. Смущенье вновь опалило ее щеки густым заревым румянцем.
— Из глазурного… — тихо подтвердила она и опустила глаза.
— В больницу ходила? — коротко спросил директор. — К утопленнице? Ну, как она, оживает, дурь-то из нее выходит?
— Тяжко ей… — уронила Федосья и взглянула на мгновенье на директора. — Плачет… убивается…
Широких встретил Федосьин взгляд улыбаясь. Но его улыбка побледнела, когда девушка тверже и с неуловимым укором повторила:
— Очень ей тяжко!
— Понятно… — согласился директор. — Довели девчонку. Старый быт, вот он где… А ты, Поликанова, в комсомоле состоишь? — .
— Нет!
— Почему же? Старик препятствует?
— Не пришлось как-то… — уклончиво ответила Федосья и взглянула в сторону. — Прощайте! — неожиданно попрощалась она. — Мне идти надо.
Карпов, насупленно молчавший все время, пока директор расспрашивал девушку, просиял и почти радостно отозвался:
— До свиданья!..
Девушка свернула в сторону и почти побежала. Стройная, легко и ловко несущая свое гибкое тело, она была подобна радостной ликующей птице, вырвавшейся на волю и торопящейся скорее улететь от опасного места.
Глядя ей вслед, Широких засмеялся:
— Ишь, как она от нас улепетывает!.. Тоже, видать, к парню какому-нибудь торопится, к зазнобе…
— Ну, вряд ли! — болезненно улыбаясь, запротестовал Карпов. — Она совсем не такая…
— Девка что надо!.. — сияя серыми глазами, определил Широких. — На ять!.. Верно ведь, Лексей Михайлыч?.. Прямо зверь, а не девка… Как это я ее ранее-то мало примечал?.. А вы ее примечали ранее?
— Видал, в глазурном… — нехотя признался Карпов и, как бы вспомнив важное, неотложное, с ненужной, чересчур шумной горячностью сказал — А кирпича-то, товарищ Широких, нынче меньше нормы выставили. Процентов на шесть…
— Наверстаем! — уверенно заявил Широких. — Неделя на неделю не выходит. Нынче шести процентов не дотянули, а в прошлую неделю свыше нормы на шестнадцать процентов выскочили… Беды, полагаю, никакой не будет, наверстаем… Да-а.
Они пошли дальше. Пыль вспыхивала под их ногами. В воздухе неуловимо колебалась горячая мгла.