— Не пришлось как-то… — объяснил Николай, пряча от отца глаза.
— Не пришлось?.. Занят, значит, по горло? Какие ж это у тебя, Николай, дела, окромя фабрики? По собраньям шляешься?
— Бываю на собраниях… действительно.
— С чего бы это? — зло поглумился старик. — Ранее-то не охотник ты был до собраниев… Жалованье тебе плотют за собранья, а?
— Бесплатно… Зачем надсмехаешься?.. Ранее несознательный я был, оттого и ни об чем не помышлял, кроме своей собственной выгоды. А теперь…
— Теперь умнее, значит, стал?
— Может, и умнее.
— Где ж ты ума набрался?
Николай устало вздохнул и оглянулся. Ему не хотелось продолжать этот разговор с отцом, но старик, видимо, не собирался отступать и выжидающе и задорно глядел на него.
— Кто ж тебя, дурня, умником таким исделал?
— Есть добрые люди… — сдерживаясь, сказал Николай. — Научили…
— Научили? — деланно рассмеялся Поликанов. — Скажи, пожалуйста! Полное, следовательно, тебе образование предоставили!.. Ишь ты!.. Ну, что ж, в скором времени, может, и партийным заделаешься?
— Не знаю… Ежли примут, с удовольствием заделаюсь!
— Ну… — старик с трудом перевел дух и угрюмо сдвинул брови. — Не знал я, что вырастил такого дурака!.. Это Кешке пристало в отряде своем болтаться в пионерском. Дак он по баловству туда лезет!.. А ты… Дурак!.. одно названье — дурак!..
Николай рассердился, хотел ответить отцу дерзостью, хотел выругаться, но сдержался. Он сообразил, что со стариком не стоит спорить, и сдвинулся с места.
— Погоди! — заметив, что он хочет уходить, приказал Поликанов. — Не можешь разве уважить отца? Не торопись, поговорим!
— Как же разговаривать, коли ты ругаешься? Это не разговор, а штырня!
— Штырня!.. Душа у меня болит! На что ни погляжу — обо всем болит!.. Оттого и ругаюсь!
— Об чем же у тебя душа болит? — насторожился Николай и остался, различив в голосе отца какие-то непривычные мягкие тона. — Разве кругом совсем уж так плохо? Разве нет ничего хорошего?
— А что же хорошее?
— Ну, мало ли что. Ну, жить стало нам лучше. Чище начинаем жить… Мало ли что? По-новому работать стали… Вообще — к будущему идем… Как говорится, к социализму. Это не шутка!
Пеликанов опустил глаза и украдкой оглянулся. Сжатые сурово губы чуть-чуть дрогнули в вялой, нерешительной улыбке:
— Надо бы присесть где-нибудь. Что мы с тобою на тычке разговор ведем? Сядем тут у ворот, а то давай в избу зайдем!
Николай яснее различил в словах отца непривычную мягкость. Он широко улыбнулся:
— Ну, пойдем!..
Они вошли в избу. Старуха удивленно взглянула на Поликанова и на сына. У старухи закралось подозрение: неужто опять ссориться начнут? Но Павел Николаевич, не глядя на нее, хозяйственно сказал:
— Раздуй-ка, мать, самоварчик!.. Чаем надо Николая угостить!..
Василий делал вид, что его нисколько не касается вся история со Степанидой. Он обрывал каждого, кто пробовал, кто пытался заговорить с ним о девушке. Он пренебрежительно фыркал, когда при нем упоминали о стенгазете, в которой его прохватили, и нарочно несколько раз останавливался перед нею и, щурясь, внешне равнодушно и даже глумливо разглядывал карикатуру на самого себя.
Но на самом деле его встревожили и обеспокоили и покушение на самоубийство Степаниды и все, что с этим покушением было связано. Он очень испугался в первый момент, когда узнал, что девушка кинулась в пруд и что хотя ее и спасли, но она больна. Испугался он многого. И того, что могут его притянуть к ответственности, и того, наконец, что как бы не стали ему мстить за обиженную Степаниду ее высокобугорские родственники и свояки. А кроме этой боязни, этой тревоги за самого себя, Василия все-таки немного томило смущение, робкое и непрочное еще сознание вины против девушки.
Впрочем, тревога эта, это беспокойство не мешали парню волочиться за другими. И уже наметил он себе новую свеженькую подругу, работницу из расписного цеха, веселую розовощекую девушку, ловко и лукаво переглядывавшуюся с ним и охотно отвечавшую на его заигрывания. Скоро девушка стала встречаться с Василием где-нибудь в укромном уголке — в саду или на берегу Белой. При встречах девушка была весела и беспечна и сама дразнила Василия Степанидою и неоднократно коварно спрашивала его:
— А с той, с высокобугорской, перестал крутить?
— Перестал… — недовольно отвечал Василий, не умея разобраться: глумится ли над ним девушка, или спрашивает это так, по девичьей простоте. — Что о прошлом вспоминать!.. Ну ее!..
Девушка смеялась. И порою Василию от ее смеха, от ее беспечности становилось неловко.