Павел Николаевич выхватил у какого-то пария из рук топор и тоже бросился к горящему бараку. И очутился рядом с Андреем Фомичом. Директор мимоходом взглянул на него воспаленными глазами и крикнул:
— Не лезь!.. К машине! Качай!.. Не лезь сюда! — Но, не слушая его, Павел Николаевич полез вперед, добрался до лестницы и вскарабкался на первые ступени. Лестница шаталась под ним, дым окутывал его со всех сторон, вырывающееся из щелей пламя дышало на него зноем, обжигало. У Поликанова, несмотря на привычку к жару горна, закружилась голова. Но, собрав силы, он преодолел слабость и полез выше. Снизу ему кричали, его останавливали. На него направили струю воды. Он передохнул и поднялся вверх еще на несколько ступенек.
Андрей Фомич бросился к лестнице и свирепо прокричал:
— Да куда ты?! Слазь, говорят! Без тебя управятся!
Поликанов не останавливался и, сам не зная почему, лез все выше и выше. Ему казалось в то мгновение, что добраться до крыши, до пылающей крыши он должен во что бы то ни стало, что от этого зависит многое и что сделать это может только он один. Вот еще несколько узких перекладин зыбкой лестницы, еще несколько шагов — и он, достигнув цели, вгрызется топором в обугливающиеся доски, вгрызется и поборется с озорным, глумливым пламенем И не слушая испуганных и гневных предостережений, не обращая внимания на крики, несущиеся снизу, Павел Николаевич упрямо карабкался, добивался своего. Но выпал такой миг, когда в голове у старика замутилось, ноги потеряли твердую опору, он взмахнул топором, вскинул свободную руку, которую обожгло падавшей сверху головней и, больше удивляясь чему-то, чем пугаясь неизбежного и рокового, вяло скользнул с лестницы и полетел с четырехметровой высоты. И, падая, остро и здорово, с мимолетной бесследной горечью успел подумать Павел Николаевич:
«Расшибусь!.. Конец!..»
Но он не расшибся. Его успели подхватить. В полуобморочном состоянии он ударился головою о лестницу — его унесли подальше от пожара. И Федосья, протиснувшись сквозь окружающую его толпу, припала встревоженно к нему, со слезами в голосе крикнула:
— Папа! Ты что же это?
Павел Николаевич приоткрыл глаза и, морщась от боли, переломил запекшиеся губы беспомощной усмешкою:
— Оплошал… Сгорячился… Домой бы меня, Феня!
Федосья охватила голову отца и нежно положила ее себе на колени.
— Товарищи, лошадь надо! — попросила она. — Повезу домой.
На пожаре кипела работа. Андрей Фомич на мгновение оторвался от нее, когда подхватывал падавшего Поликанова, когда проследил, чтоб отнесли его в сторону, а затем снова вернулся к неотложному, что тряхнуло его ошеломляющей тревогою.
Пожар затихал. Поликанова положили на телегу, Федосья заботливо попридержала голову отца, примостившись рядом с ним. Телега тихо отъехала во тьму. И из тьмы, издали видно было, что огонь смирился, что жестоко отхлестали его серебряные струи из сверкающих брандспойтов, что над потухающим пожарищем редеет дым и зарево тухнет в густом и темном вечере.
— Отстояли? — с трудом поворачивая шею и силясь взглянуть на остающийся позади полуобгорелый сарай, спросил Павел Николаевич у дочери.
— Отстояли. Совсем скоро потушат! Спасибо, ветру нет!
— Да… Вот и ладно. Вот и хорошо!
Начмилиции высморкался и аккуратно вытер чистеньким платочком под носом.
— Клок кудели в карасине. Верная улика. Поджог. Можно прямо не сомневаться. Только теперь вопрос: кто и почему?
— Кто и почему? — досадливо повторил Андрей Фомич, разглядывая наспех составленный акт о пожаре и об убытках. — Какой это сволочи понадобилось?
— Дознаемся! — уверенно успокоил начмилиции. — Не спрячутся. Найдем поджигателей!
Карпов вспомнил свою поездку на рудник, разговор с кучером, встречу со старухой.
— А если в Высоких Буграх поискать? — посоветовал он.
— Пущено туда для дознания. Секретно! — снисходительно улыбнулся начмилиции. — В первую очередь. Безотлагательно!
— На кой им черт поджигать было? — недоумевал Широких.
— На кой?! — возмутился Капустин. — Есть там сволочной народ! Вредный!
— Вредительство! — внушительно и проникновенно определил начмилиции. — Чья-нибудь вредительская рука орутовала!.. Но без сомнения и волокиты найдем. Обнаружим!
— Вредительство… — повторил Андрей Фомич, морщась и почесывая левую щеку. — Озорство чье-то, дурацкое озорство! Чего достигли бы эти поджигатели, коли б барак сгорел?