– Моего любимого кричаще-жёлтого цвета!?
Гостья рассмеялась. После возвращения из неожиданной поездки (как я успел выяснить, она была у побережья), моя ученица вернулась исцелованная солнцем, а говоря проще – загорелая. Таким образом из её гардероба на время пропали бледно-розовый и некоторые яркие тона; глубокий синий и зелёный, чёрный, мой любимый красный и другие цвета попеременно стали подчёркивать притягательность смуглой кожи.
– Нет-нет, не расспрашивайте меня, – увиливала Эмма, улыбаясь.
– Скажите хотя бы, какого оно цвета, – взмолилось моё любопытство. Сделав пару шагов от собеседницы, я быстро подошёл к высокому шкафу, занимавшему место от угла с ширмой до лестницы. – Надо же мне знать какой из нарядов выбрать, – с призывом обернулся я к Эмме, держа в руках два фрака, – красный или зелёный?
Взрыв звонкого хохота разукрасил студию, приятно раня слух осколками.
– Боже! Где вы их откопали?
Фраки были молча спрятаны на место.
– Вы уходите от ответа! – с наигранной серьёзностью заявил я, возвращаясь к собеседнице.
– Вы же мне не ответили! – заметила Эмма, направляясь за ширму, – ничего я вам не скажу!
VI
Для того, чтобы отвезти Эмму на бал, я решил одолжить автомобиль у приятеля. Когда передо мной возникала подобная необходимость, первым на ум приходил Паскаль Корне. С этим молодым философом, как его иногда величали, мы были знакомы со школьной скамьи: у каждого из нас была своя страсть, которая обоих делала изгоями в стенах института жизни. Увлечением Паскаля были голуби, и едва заканчивались уроки, он так же быстро стремился к своим голубятням, как я спешил на паркет. Сейчас он жил в пригороде Парижа, зарабатывая на жизнь теми же птицами: дрессировал их, сдавал в аренду на различные мероприятия, продавал в цирки, зоопарки, а также частные вольеры. Иногда, когда с деньгами приходилось туго, он поручал мне или кому другому присматривать за пернатыми, а сам на три-шесть месяцев подавался в моряки. Что удивительно, почти весь его bagage [фр. – багаж] в подобных путешествиях составляли одна-две клетки с голубями, которых с заданной периодичностью он отправлял домой, приложив короткое письмо о своих скитаниях. Мне лишь раз пришлось присматривать за его живым богатством, это было совсем нетрудно. Одни вольеры на период путешествия держались открытыми, и часть сизокрылых сами искали себе хлеб; другие были оборудованы автоматическими кормушками. Небольшой ручеёк, протекавший у дома Паскаля был в своё время приглашён гостеприимным хозяином полюбоваться великолепными птицами, – таким образом сформировался небольшой рукав, обеспечивающий пернатых чистой водой. Вся моя работа по уходу сводилась к тому, что раз в неделю я чистил вольеры, проверял кормушки, анализировал внешний вид птиц в попытке определить их самочувствие, а также читал письма, доставленные вернувшимися почтальонами.
Несмотря на то, что Паскаль часто использовал свой автомобиль, я мог в любое время просто и прямо попросить его об одолжении, и он всегда так же просто и весело отвечал: "бери!". После чего зачастую мы оба принимались мыть машину внутри и снаружи, вытаскивать из неё различный хлам и накидки на сиденья, которые защищали обивки кресел при транспортировке птиц.
– Паскаль, – бывало подшучивал я над ним в такие моменты, – когда же ты, наконец, перестанешь возить в ней птиц и начнёшь катать птичек?
Он добродушно смеялся и продолжал сноровисто помогать мне, эта шутка ему очень нравилась.
Впрочем, немного пораздумав, я решил, что для предстоящего мероприятия несколько простоватая, проехавшая путь из Moderne в Vintage, пусть и овеянная ореолом романтики, машина Паскаля будет не лучшим выбором. Пришлось договориться с другим знакомым о представительном автомобиле.
Таким образом в день бала, дожидаясь Эммы в роскошном фойе её отеля, обличённый в свежий fraс, я ощущал радость достойного и чувствовал, как под руку меня благоговейно держит невидимая спутница – уверенность. Довольно скоро моя пара появилась. И, если ждать Эмму было завораживающе-приятно, то каково же было видеть её в бальном наряде! Тёмно-коричневое платье в пол удивительно мягко подчёркивало смуглую кожу, великолепно сочеталось с каштаном волос и находило отклик в глазах. Околдованный чудесным видением, я совершенно забылся, однако знакомый голос вскоре на время разбудил моё сознание:
– Вижу моё платье вам понравилось, – рассмеялась Эмма, дивясь моему превращению в истукана.
– Оно восхитительно! – с трудом выговорил я.
Подобные ощущения были совершенно новы для меня, и само прикосновение с чему-то неведомому, и глубина тех бездн, в которые то и дело нерадивым альпинистом срывалось моё сознание, пугали и в то же время восхищали. Казалось, что моё естество поочерёдно то возносится всё выше и выше, стремясь за облака, то низвергается обратно, едва становилось возможным дотронуться до самих звёзд.