Выбрать главу

Впрочем, танец закончился, и отличная осанка проводила Эмму к зрителям. Едва мы вместе с музыкой пришли в себя, Эмма разыскала меня, весело поприветствовала всю компанию, удостоила меня быстрым лёгким reverence, на что я рассмеялся и ответил поклоном. Удивление моих друзей, казалось сменилось настоящим оцепенением, когда самая красивая девушка на балу не только подошла к нам, но и взяла меня под руку, да и сам я, признаться, на пару мгновений замер от удовольствия. Когда же наконец я собрался было представить Эмму, наша иностранная знакомая первой обратилась к ней:

– Вы удивительно танцуете, – почтительно сказала она на чистом французском.

Мои друзья прыснули смехом.

– Да ну их! – сказал я Эмме, уводя её, – потанцуешь со мной?

Играл приятный фокстрот, и я объяснил своей партнёрше причину дружеского смеха, рассказал ей, как всем понравился её танец с военным:

– Издалека ты очень красивая…

– Только издалека? – рассмеялся укор. – Вообще-то пока я тебя искала, меня многие приглашали, этот был вторым, с которым я танцевала.

– Здорово, значит не пригодились твои знаки.

– Ещё не вечер, – загадочно произнесла Эмма, улыбаясь.

Остаток праздника мы, действительно, не расставались. Мне хотелось, чтобы Эмма танцевала с другими, не ограничивая себя, но не хотелось её отпускать. Приходилось всем отказывать, впрочем, мою партнёршу это не расстраивало, я догадывался, что с другими ей не очень понравилось танцевать. Решив развлечь её и в то же время подойти к нужным гостям, я продолжил представлять её своим знакомым. Они, к слову сказать, стали на несколько порядков радушнее: многие из них успели заметить Эмму на паркете. Но было как-то глупо представлять её моей ученицей из-за причин, упомянутых выше, поэтому, во-первых, на балу мною была временно присуждена ей шуточная фамилия По (которая с первого дня нашего знакомства иногда присваивалась Эмме за глаза), а, во-вторых, моя спутница стала кем угодно, но только не моей ученицей. Она была то писательницей, то балериной, то моделью, то теннисисткой, то художницей, а однажды даже русской принцессой. Эмма подхватила мою игру, хотя ей и пришлось порой изворачиваться и отвечать на профессиональные вопросы (в основном обращались к ней), она легко справлялась и, казалось, разбиралась совершенно во всём. Порою же и она отвечала шутливо, что-нибудь выдумывая.

– Эмма По, знаменитая художница, – однажды, представил её я, вслед за приземистым субъектом, которого я знал через Анджелу. (После "нужных" знакомых мы с Эммой порой подходили к доброжелательным, а также друзьям, иногда кто-нибудь подходил к нам.)

– Ба! – удивился собеседник, – и какова ваша специализация, mademoiselle?

– Мне особенно хорошо удаются пейзажи и портреты, – располагающе улыбнулась Эмма. – Сейчас я работаю над картиной "Лгунишка".

– Хм, – задумчиво перебрал подбородки собеседник. – Знаете, а ведь мой знакомый, Леон Комер, буквально на днях жаловался на отсутствие сюжетов, я посоветую ему вашу идею, она замечательная!

– Хорошо, спасибо, – рассмеялась Эмма.

Мы отошли от собеседника, и я заметил:

– Я бы с удовольствием посмотрел на эту картину, где её можно увидеть?

– В Лувре! – не задумываясь, парировала художница, – где же ещё? 31 сентября.

Но, несмотря на все забавы, самым восхитительным на балу было танцевать, танцевать с Эммой. Губительная привычка давным-давно в моих глазах сделала и самые блистательные балы довольно обычным делом. Так, мало людей, открывая очередную книгу, – я имею в виду настоящую деревянную книгу – удивляются оттиску чернил на бумаге, восхищаются шершавости или, напротив, гладкости страниц, задумываются над каллиграфией шрифта, прислушиваются к шороху листов. Привычка. Но Эмма была не только хорошей партнёршей и завидной спутницей, она была сродни самой природе, природе, к которой нельзя привыкнуть, которая если и повторяется, то всегда делает это по-особенному, так не бывает двух одинаковых молний, снежинок, рассветов и закатов… Поэтому и сам бал, и шаги на паркете, и вращение в обществе распустились для меня свежестью новизны, цветением юности.