Неготовый к её скорому появлению, я осёкся. Красота этой девушки завораживала. Пьянящие чары, исходящие от неё словно аромат хороших духов, будоражили, отвлекали, сбивали с толку.
- Не знаю насчёт того, были ли, но я и сама иногда пишу стихи, - призналась Эмма.
- Много же у вас увлечений!
- Да, этого не отнять. Но признайтесь, зачем вы спрашивали?
- В своё время в Америке жил замечательный поэт Алан Эдгар... Отчего-то мне пришло в голову, что было бы довольно забавно, если бы он приходился вам родственником по линии отца...
Эмма через мгновение чудесно рассмеялась:
- Действительно, было бы забавно!
Я настоял на том, чтобы Эмма внесла своё имя и координаты в мою увесистую, чуть растрёпанную временем, книгу, которая была заведена с самого открытия первой школы. Сей архив был нужен, во-первых, для порядка - в некоторых городах ко мне приходили ревизоры и проверяли деятельность на законность, во-вторых, для удобства: время от времени возникали экстренные случаи, когда было необходимо отыскать того или иного ученика.
Наконец всё было готово для того, чтобы начать урок. Когда я узнал, что новая ученица так или иначе "когда-то пробовала" множество танцев, решение, которое лихорадочно искала моя смекалка отыскалось:
- Здорово! - неподдельно восхищался я, - у вас довольно большой опыт. Сегодня мы повторим несколько танцев из вашего списка. Может быть, есть предпочтения? - девушка в недоумении покачала головой, - хорошо, тогда начнём с вальса, далее, если останется время, ча-ча-ча и фокстрот.
Я поставил музыку, подходящую для первого танца. Она была негромкая, почти фоновая, а потому не мешала слушать собеседника; композиции сменяли одна другую, что позволяло не отвлекаться.
- В моей школе существует незыблемое правило, - нагло врал я, возвращаясь к Эмме, - на первом уроке ученик учит учителя тому, что знает и умеет сам...
Весь свой талант я направил на то, чтобы стать, если не нерадивым учеником, то вполне себе новичком. Эмме пришлось показывать основные шаги (попутно их вспоминая), рассказывать про ритм и позиции партнёров в паре. Когда новоиспечённая учительница всё делала безупречно, я неподдельно восторгался простотой и естественностью танцевальных движений, удобством шагов и позиций. Когда же она ошибалась или что-нибудь забывала, я старался поддержать её: делал невинные предположения и догадки, замечал, что, возможно, стоит попробовать так или эдак. Мы не только быстро возвращались в нужное русло, но так или иначе неторопливо двигались в нужном направлении. Боясь ранить или даже слегка поцарапать самооценку девушки, мне пришлось стать изобретательным. Я был похож на столяра, который заменяет рубанок на стамеску и молоток; на рыбака, что вынужден использовать булавку и крепкую нить; на лингвиста, ищущего замену привычным словам. Но такая вынужденная непрямолинейность забавляла меня: это было так ново и очень походило на какую-то игру. Преступление рамок обыденности, отказ от привычки - не даёт ли всё это небывалый импульс для рождения чего-то нового?
Однако новое амплуа не давалась мне слишком легко, и, когда мы с Эммой впервые попробовали станцевать в паре, после трёх кругов вальса я не выдержал и от всей души рассмеялся, впрочем, быстро оправился:
- Я чертовски давно не танцевал вальс!
К моему удивлению Эмма также вволю расхохоталась:
- Ученик, не забывайте о том, что это в принципе ваше первое занятие!
Мы снова вместе рассмеялись. Между нами установилось понимание. Эмма было приятно задета тем, что я буквально воспринял её слова и изо всех сил старался выполнить негласную просьбу, - это блеснуло в прекрасных глазах. Мне же, в свою очередь, было радостно и осознать это, и обнаружить в ней так или иначе простую девчонку.
После минутного отдыха я заявил, что, пожалуй, мне следует снова повторить базовые шаги, и Эмма охотно показала их. Добившись того, что малый и большой квадраты стали отлично у нас получаться как порознь, так и в паре, мы перешли в другим танцам. Я решил, что вальсировать на первом занятии больше не стоит, мне хотелось исключить даже малейшую вероятность того, что из-за неудач у Эммы вдруг опустятся руки. Почему? Я и сам не знал. Её слова отчего-то сильно задели меня. Спустя годы мне в голову пришла мысль о том, что возможно тогда моё сердце было готово услышать нечто подобное, а то и ждало этого. Но тогда, в день нашего первого занятия, мне попросту показалось, что Эмма, должно быть, единственный ребёнок в семье или младшая дочь.
Есть такие семьи, в которых вырастают самые прекрасные девушки на земле. Любовь, достаток, уют и благополучие наслаждаются добрососедством в этих счастливых домах, а тёплая атмосфера, созданная вокруг дочери (или реже дочерей), является благодатной почвой для раскрытия утончённости, доброты и нежности, - тех добродетелей, которые в своё время станут катализаторами в развитии женственности. Хрупким созданиям дозволяется практически всё, умелая заботливая рука воспитания, живущая в этом доме, не знает запрещающие жесты, она либо поощряет и хвалит, либо указывает на что-то лучшее и прежде всего стремится привить любовь к трём грациям искусства: рисованию, музыке и танцу. Первый мужчина в жизни девочки, отец, не перестаёт не только восхищаться своим любимым созданием, но и зорко следить за осанкой маленькой принцессы. Он так умело балует дочь, что подарки для неё не становятся ни обыденностью, ни повинностью возложенных на других, а потому не теряют прелести волшебства. Ко всему прочему девочку в столь любящей семье невольно пытаются оградить от грубости внешнего мира, спрятать от впечатлительного создания неприглядные проявления жизни, что на первый взгляд кажется неправильным, однако, напроситесь к ним в гости! И, если вам вдруг улыбнётся не только удача, но и чуть позже само розовощёкое чудо, вы увидите маленькое счастье во плоти. Беззаботность, доверчивость, искренность сверкают в глазах малышки естественным блеском. "Прекрасный дар - детство", улыбнётесь наконец вы, задаваясь вопросом о том, стоит ли детей лишать его. Впрочем, такое заботливое ограждение часто является причиной того, что последующие самостоятельное знакомство с внешним миром как правило добавляет в характер девочки скромность и толику замкнутости. Она не теряет своей приветливости и жизнерадостности, но, чуждая широкой публике, впредь подсознательно стремится к семейному уюту, который станет находить не только в стенах дома, но и в друзьях.
IV
На следующий день мы с Эммой продолжили занятия танцами. Новый подход к обучению, на который она меня вдохновила, обнаружил в себе много хорошего. До сих пор я практически не обращал внимания на знания ученика-любителя и повторял с ним каждый танец с самых основ, таким образом его время не всегда использовалось эффективно. С Эммой же всё было иначе. Первый урок в полной мере раскрыл для меня все её сильные и слабые стороны, это было похоже на то, что я на время внимательно заглянул в чужие карты. Для любого сколько-нибудь хорошего учителя знание пробелов ученика сродни не только знанию фарватера для штурмана, но и знанию минного поля для сапёра. Таким образом, когда Эмма пришла на второй урок, её впечатляющему прогрессу могла позавидовать любая предшественница: фокусируя внимание на проблемах, мы продвигались с фантастической лёгкостью и быстротой. Нам обоим казалось, что происходит поистине что-то волшебное. Так, повторив и значительно улучшив несколько танцев, мы наконец добрались до вальса. Эмма хорошо знала движения и превосходно кружилась одна, но в паре у нас снова обнаружились неполадки. Любую другую ученицу я бы попросту заставил повторять шаги, а, если бы это не помогло, начал бы кружить её по паркету, пытаясь привить чувство танца, силой подавить ошибки и недочёты. Такой подход мне и самому не нравился, но как сказать человеку "чувствуй", если это не касается пяти чувств Аристотеля? И хотя говорить это так или иначе приходилось, в случае с ученицами я просил их "чувствовать" или "слушать" партнёра, далеко не каждая была способна развить в себе эту способность. Наш с Эммой вальс начинался хорошо, однако незначительная нехватка точности в её шагах из круга в круг постепенно и почти незаметно, словно накопляющаяся погрешность, в конечном счёте разрушала танец.