Оно познало свой восток,
Познало бега и покоя
Положенный из века срок
И в час свой гасит пламень зноя.
Господь подернет небо тьмой:
Тогда наступит время нощи
И звери выступят толпой
Из тишины дремучей рощи.
Но что? подобный грому рев!
Свирепым ошиба размахом
Разит бока крутые лев:
Все кроются, объяты страхом.
Встает обильной гривы влас,
Горящий взгляд во тьме сверкает;
Он к господу подъемлет глас:
Его утробу глад терзает.
Проснется вновь веселый день,
И сонм отступит кровожадный;
Подастся вспять в лесную тень,
Возляжет в темноте прохладной.
С одра воздвигся человек
И бодро, радостно и смело
На деланье свое потек,
До вечера исшел на дело.
Сколь все велико, боже Сил,
Все сотворенное тобою.
Ты все премудро совершил
Могучей, щедрою рукою.
Созданий тьма за родом род
Здесь, на лице пространной суши;
Но и в обширном поле вод
Живут бесчисленные души.
Сонм кораблей в волнах бежит;
В сиянии полудня блещет
Ругающийся морю кит
И столп воды до облак мещет.
Всех ты хранишь, властитель всех,
Все от тебя приемлют дани:
Отваги, здравья, яств, утех
Твои их исполняют длани.
От них ты отвратишь ли лик —
Они трепещут, жертвы страха.
Незапный трепет их проник;
Речешь — исчезли, нет и праха...
Пошлешь ли духа твоего?
Он распрострет над бездной крилы,
Под дивным веяньем его
Вселенна встанет из могилы.
К хребтам ли прикоснешься гор —
И воздымились во мгновенье!
На мир ли бросишь гневный взор —
Колеблет мир твое воззренье!
Возвеселится о делах
Своей десницы благ податель:
Он славится во всех веках,
Да хвалится вовек создатель!
Пока не пала жизнь моя,
Пока дышу и существую,
Пою господню милость я,
Горе подъемлю песнь святую!
О, да преклонит кроткий слух
Всевышний на мой глас смиренный!
В груди моей взыграет дух,
Святым восторгом упоенный!
А вы исчезните с земли,
Толпы хулителей строптивых!
Чтобы, как не были, прошли
Дела и память нечестивых!
Благослови, душа моя!
Благослови творца вселенной!
Владыку мира славлю я:
Велик, велик неизреченный!»
Так пел Давид всевышнего дела,
Так возносил к благому глас хвалений:
Так жизнь Давида, как ручей светла,
Текущий вдаль из-под древесной сени,
В драгой отчизне, мирная, текла
Средь сладостных о стаде попечении.
Но катится свирепый гром войны:
Уже под ним стонает Иудея;
В Сокхофе варвары ополчены,
В юдоли Телевинфа рать еврея.
Исшли на брань из лона тишины
Старейшие три сына Иессея.
Однажды созданный Воозом кров
Был озарен вечерними лучами;
В огне златых и чермных облаков
Светило дня тонуло за горами)
Давид с покрытых сумраком лугов
За стадом шел нескорыми шагами,
И ждал Давида во вратах отец:
«Заутра в путь отыдешь без медленья;
Рабыням же предашь своих овец.
В сию годину скорбей и смятенья
Могу ли знать, что мне послал творец?
О чадах сердце жаждет извещенья!
В долину Телевинфа потеки:
Там узришь стан евреев укрепленный;
Там братья примут от твоей руки
Дар, среди нужд военных вожделенный!
Хлеб... десять их, и вретище муки,
И весть подашь им с родины священной»...
...Но что? не стая ль вольных лебедей
Воссела там под черными скалами?
Не снег ли вдруг от солнечных лучей
С вершин отторгся, пал и над долами
Раскинул скатерть белизны своей?
Или жена прилежными руками
Блестящий холст простерла по лугам?
Евреев стан, врагами утесненный,
Вдали предстал Давидовым очам:
Шаги удвоил путник ободренный,
Достигнул рати, стал и по шатрам
Душою долго бродит изумленной.
Потом он ношу стражу поручил,
А сам, о братьях всюду вопрошая,
В могущий полк Иуды поспешил;
С улыбкою вослед ему взирая,
Склоняются на копья мужи сил.
Обрел же вскоре юноша Самая.[31]
Притек и доблестный Аминадав,
И Асаил явился без медленья,
И с ним Авесса, в длань иную сдав
О ратниках подручных попеченья;
Коснеет лишь суровый Элиав:
Он на противном крае ополченья.
И братьев обнял пастырь молодой
И вопросил о здравьи, о печали,
О радости их жизни боевой;
С весельем братья брата извещали
И речь простерли о стране родной, —
Но вдруг их крики дикие прервали!
С утеса, мнится, двигнулся утес:
С горы ступает Голиаф надменный;
Грядет, главу вздымает до небес,
Поножами голени покровенны;
Пять тысяч сикль его кольчуги вес,
В железо весь одет, но не отягченный.
Широкий щит висит с его плеча,
Огромный меч опоясует бедра;
Он стал, в броне блистая и звуча,
И, водрузив копье в земные недра,
Подобное орудию ткача,
Потряс пернатый шлем, как ветви кедра.
Младой оруженосец с ним притек,
И сам боец, противникам опасный;
Но Голиаф уста разверз и рек
(Смущает души глас его ужасный!):
«Меж вами есть ли смелый человек,
Найдется ли меж вами витязь красный.
Который бы померился со мной?
Почто исшли вы? мне вы возвестите!
Почто восстали шумною толпой?
Сражаться с филистимами хотите...
Не филистим ли вас зовет на бой?
Зову и жду вас и готов к защите:
К вам исхожу четыредесять дней,
И в день двукраты... исходить доколе?
Что медлите? Пусть доблестный еврей,
Боец, избранный по всеобщей воле,
Испытанный средь вражеских мечей,
Меня единый встретит в ратном поле!
И буде в битве превозможет он,
Пред вами мы преклонимся главами,
Признаем вашу власть и ваш закон,
И будем вам безмолвными рабами!
Но ваш ли витязь понесет урон —
Да властвуем, евреи, мы над вами!»
Умолк. Никто ему не отвечал;
Он покивал строптивою главою,
Подвигся вспять, но возопил со скал:
«Уничижен Исраиль в день сей мною!»
Но на чудовище Давид взирал
И воскипел могущею душою...
...«Врагу ли нет противника меж вами?» —
Отважный отрок робостным мужам
Вещал нетерпеливыми устами.
«Маное пал, Халев и Фагаил:
С последней битвы тягостная рана, —
Ответствует Давиду Асаил, —
Повергнула на одр Ионафана;
Привесть же к войску толпы новых сил
Царь возложил на храброго Масмана».