(Громко)
Да, друг мой, спать пора.
(Ложится.)
Андана
Прощай! Храните же, таинственные силы,
Небесные, святые! нас,
Покуда не наступит час,
Который воззовет из временной могилы
Усталых чад седой земли;
Моленью моему, всевышний царь, внемли:
Даруй проснуться нам для тишины сердечной
И отврати от нас, покров наш вечный,
Лихие помыслы, и ненависть, и зло,
И все то, что бы нам вредить могло!
(Засыпает.)
Амфиза
(оборотившись в змею, выползает из-под кровати)
Спят. Напоследок же дождалась я мгновенья,
Когда их крови я напьюсь до пресыщенья...
Кикимора
(выглядывая из-за угла)
Без беса у тебя нет вещего чутья:
Не слышишь ты чужого духа;
Конец тебе, свирепая старуха,
Конец тебе, змея!
Булат
(выскакивает и рубит ее; удар грома)
Сгинь, ведьма! пропади! настала смерть твоя!
Иван и Андана вскакивают.
Андана
Гром загремел... Какой удар ужасный!
И с тверди совершенно ясной...
Что б это значило?
Иван
Я трепетом объят:
Нам угрожает что-то злое...
У нас в покое
С мечом в руке Булат.
Улика налицо... Нас сохранило чудо:
Ударил гром — и он лишился сил,
Не то бы нас убийца умертвил...
Еще ли скажешь, что сужу я худо?
Андана
(Булату)
Не вижу ль это все во сне?
Несчастный! что промолвишь в оправданье?
Но слишком явно злодеянье,
Которое тебе окончить не дал бог,
Чтоб сомневаться в нем и лучший друг твой мог.
Булат
На обвинения Ивана
Я отвечать не стал бы; но, Андана,
Но ты, святая кровь моих царей!
И ты поверила, что я, твой раб, — злодей?
Зачем же долее переносить мне ношу
Своих унылых, безотрадных дней?
Ее я разом сброшу!
Мне был зарок: ни в чем себя не смей
Оправдывать и, если позабудешь
Иль презришь глас судьбы, — себя тотчас погубишь;
Явясь мне с дозволения творца,
Так мне вещала тень Анданина отца:
«Если, потеряв терпенье,
Молвишь: «Я в такой-то час
Не губил тебя, а спас!» —
Знай и помни: в то ж мгновенье
Дух-каратель превратит
Ноги у тебя в гранит;
Если повторить посмеешь,
По пояс окаменеешь;
В третий раз твой друг Иван
Вдруг увидит пред собою
Не тебя, а истукан,
Дивный лик с живой душою».
Пусть будет так; дороже жизни честь:
Вражду царевны мне не перенесть...
Меня честите именем злодея;
Взгляните на пол: труп вы видите ли змея?
Он вам кровавой гибелью грозил,
Но я, злодей ваш, я его убил:
Узнайте в змее мачеху Ивана,
Служительницу темных сил...
Испод мой камнем стал: но сердца злая рана
Больнее во сто крат!
И вот же я еще пред вами виноват,
Что адскую разрушил колымагу;
А дай-ко в ней я вам проехать боле шагу,
Давно бы ваших не было костей...
Я мертв по пояс: но душе моей
Стократ больнее сердца злая рана...
И вот с тобой прощусь, злосчастная Андана.
Возможно ль было о казне
Неблагодарного Ивана
Там, на морском, унылом дне,
Когда и ты и он, вы оба,
Тонули в челюстях, в безумном зове гроба,
Не только помышлять, но даже помнить мне?
(Превращается в истукана.)
Занавесь опускается.
МЕЖДУДЕЙСТВИЕ
Поэт и Кикимора.
Кикимора
Утаена кровавая развязка!
Скажите, г<осподин> Поэт:
Неужто ваша легонькая сказка
Тем кончится?
Поэт
(отвечает)
Неужто? нет!
Придумаю конец чувствительно-немецкий,
Который публике замоскворецкой
Страх как полюбится! Медею и судьбу
Взять, бросить барышням в глаза нахально
Не слишком вежливо, да и едва ль морально:
Им нужен Август Коцебу!
Да как придумать? вот в чем сила!
Заняв предмет у дикаря Эсхила
И из мужичьих уст глупцов-бородачей,
Довольно трудно сладить без ножей,
Без неподкрашенных мучений и страстей,
Без грубой и нагой природы.
Тут крохотный аршин приличья, вкуса, моды,
Жеманства и притворства нипочем:
Гигантские размеры мы найдем
В отечестве гигантов и титанов;
Верстами мерят великанов,
Для карликов и выродков — вершки.
Ну, как же жаться тут без внутренней тоски
К микроскопическим понятьям,
Которые знакомы, близки вам,
Mes tres aimables dames,[220]
И им, двоюродным, любезным вашим братьям.
Вам рад бы угодить, но не удастся мне,
Итак, не лучше ль верным старине
Остаться? старине суровой и народной,
Вам непонятной (очень жаль!),
Но тем не мене превосходной?
Вот расскажу, не отлагая вдаль,
Как мать, и нежная, убить решилась сына.
«Убила», — сказка просто говорит;
«Убить его была ее судьбина, —
Поведал бы Эсхил. — И вот он был убит».
И сказке наш народ благоговея внемлет,
Пред взорами его бежит поток причин,
Он все их чувствует и все без слов приемлет.
Так точно и народ Афин
Благоговел без слов пред грозною судьбою
И умолкал пред страшною женою,
Пред жрицей мстительной души своей,
Пред сей Медеею, исчадием Колхиды,
Заклавшей собственных детей
На смрадном алтаре кровавой Немезиды.
Но публика не русский бородач,
Но публика и не народ афинский;
Для публики и рок немой и исполинский
Не бог таинственный, а мерзостный палач.
«Причины дайте нам, — кричите мне, — причины»,
Причины будут вам даны,
Вы образованны, вы милы, вы умны,
Но пальцем любите ощупать все пружины, —
Вы разгадаете ль могущества кручины
За вистом, на балу, всю святость той причины,
Того отчаянья, с каким свое дитя
Спасает мать для вечности небесной,
Ни чувств своих, ни крови не щадя
Младенца своего, а в этой жизни тесной
Ведь он был для нее
Все — счастие, и рай, и мир, и бытие!