Тут из объятий выскользнул он живо,
Из дивных рук, державших на груди,
Чрез темный луг бежит нетерпеливо,
Любовь лежать оставив позади.
Вот метеор, блеснув, исчез в просторе:
И от Венеры милый скрылся вскоре.
И взор ее следит за ним безмолвно:
Так с берега следят за кораблем,
Пока его не скроют, пенясь, волны,
Навстречу туч бегущие гуртом.
И наконец все то, что взору мило,
Черна, как смоль, глухая ночь покрыла.
Поражена утратой сердца нежной,
Сокровище сронившая в поток,
Она одна, как путник безнадежный,
В глухом лесу сгубивший огонек.
Так горестно во тьме она лежала,
Утратив то, что ей в пути сияло.
Она себя бьет в сердце: сердце стонет,
И все пещеры повторяют стон,
И страсть вдвойне одна другую гонит,
Взволнованно звуча со всех сторон.
И двадцать раз кричит она: "О, горе!"
И двадцать раз рыдает эхо, вторя.
Она в ответ тоскливо песнь слагает.
Любовь безумна в мудрости, — умней
В безумии, она преображает
Юнца в раба, а стариков — в детей.
Кончает песнь она стенаньем горя,
И хором ей рыдает эхо, вторя.
И песнь ее всю ночь звучала внятно.
Часы влюбленных кратки и длинны:
Им весело, так, верно, всем приятно.
Среди таких забав повторены
Их россказни, и в грезах беспримерных
Кончаются без слушателей верных.
С кем эту ночь бедняжка скоротает?
Живет одно лишь только эхо там,
Как половой крикливый, отвечает,
Потворствуя капризным острякам.
Она промолвит: "Так!" — "Так!" — эхо вторит,
А если "нет" — и с "нет" оно не спорит.
Проснувшись, жаворонок голосистый
Несется ввысь, омывшися в росе,
И будит день. С его груди сребристой
Восходит солнце в пламенной красе
И так холмы и рощи озаряет,
Что зелень их, как золото, сияет.
Венера шлет ему привет прекрасный:
"О, покровитель света, божество!
Звезда горит твоею силой ясной,
Ты ей даришь свой блеск, как волшебство.
Но в мире смертный есть; он обаяньем
Затмит тебя, как ты других — сияньем".
И в рощу мирт она спешит от света,
Дивясь тому, что день уже высок,
А от него ни вести, ни привета.
Не слышны ли хоть псы его иль рог?
Вот лай собак она внимает вскоре,
На крик бежит с надеждою во взоре.
Но на пути хотят кусты и травы
Обнять ее, лицо поцеловать.
Вкруг бедр они свиваются лукаво,
Приходится объятья разрывать.
Так лань спешит с набухшими сосцами
Детенка накормить между кустами.
Тревожный лай: в опасности собаки.
Как путник, перепуганный змеей,
Свернувшейся спиралью в полумраке,
Стоит, дрожит, от страха сам не свой, —
Так вой собак все сердце ей тревожит,
Пугает ум и дух тоскою гложет.
Сомненья нет, уж это не потеха:
Там грозный вепрь, медведь иль дерзкий лев.
Собачий лай все ближе, ближе эхо.
Одна другой трусливей, присмирев,
Перед врагом, поднявшим эту гонку,
Они от страха пятятся в сторонку.
В ее устах звучит уж крик зловещий;
Он через слух и в сердце ей проник.
И бледный страх — холодный, злой и вещий —
Сковал ей вдруг все чувства и язык.
Так, потеряв полковника, солдаты
Бегут позорно, ужасом объяты.
Вся трепеща, стоит она в волненьи.
Но робких чувств рассеявши туман,
Твердит себе, что то — воображенье,
Что весь испуг — пустой самообман:
Что нечего напрасно бить тревогу.
Вепрь в этот миг выходит на дорогу.
В пурпурных пятнах рот его вспененный,
Как будто кровь смешалась с молоком.
Вновь страх ее терзает исступленный,
Влечет вперед неведомым путем;
То вдруг назад она рванется снова
И вепря умертвить сама готова.
На тысячи путей она стремится;
Возьмет один и тотчас — на другой.
Волнуется, спешит и суетится.
Мозг опьянел от страха, как шальной,
Он мыслей полн, но мысль не избирает,
Хватается за все и все бросает.