1886 Перевод В. Державина
I
Крымская моя кремневка,
Что ты ржавчиной покрылась?
Разве я старик убогий,
Чтоб сидеть у очага?
Триста я убил оленей,
Трижды в землю
ты ложилась,
И четвертая могила
От тебя не далека.
Заблестит трава сырая
Из-под мглистого убора.
Над горою и над лесом
Полетит ружейный дым.
Скоро, крымка, мы с тобою
Загреметь заставим горы!
Скоро вдоволь постреляем
По оленникам глухим!
Далеко отгул веселый
Разнесется над простором.
На заре воронья стая
Выстрел мой благословит.
Я люблю, когда в тумане
Каркает голодный ворон
И безмолвный гриф над лесом
Выжидающе кружит.
Извивается, проклятый,
Всматриваясь в исступленье.
Если я самца-оленя
Молодого подстрелю —
Ворону я брошу сердце,
Грифам требуху оленью.
Мне не жалко! Их, несчастных,
Я досыта накормлю.
Много раз большую почесть
Оказать орлу хотел я.
Но убитого другими
Не клевать — его закон.
Он, свободный, одинокий,
Ходит по краям ущелья.
И моей добычи лучшей
Брезгует касаться он.
Он не трогает чужого,
Своего не уступает.
Но по-царски он бросает
Грифам все, что не доест.
Что ж меня не чтит за брата,
ар мой братский отвергает?
На верху скалы сидит он,
Черный в синеве небес.
Пищей он натешит сердце
И начнет кричать зловеще:
"Сам я сыт, и грифы вволю
Ели с моего стола"
Пусть сломаются у грифов
Когти их и их предплечья,
Хоть бы раз еще увидеть
Мне кричащего орла!
II
Мне вчера приснилось: шел я
В балках высохших, неровных.
Шел к урочищам оленьим
В остролистнике густом.
Я с горы сошел в лощину,
Где крапива и ситовник,
Мимо тополевой тени,
Лунным озарен лучом.
В чащу темную каштанов
Шел я по тропе медвежьей.
Там бежит ручей соленый,
Пробиваясь сквозь утес.
Я услышал свист и шелест,
Словно в листьях ветер свежий.
Стадо легкое оленей
Прямо на меня неслось.
Замерли красавцы-звери
Тонконоги и рогаты.
Чей-то голос, словно пенье.
Прозвучал в густых ветвях.
Шла по синей ежевике
Девушка хозяйка стада
В покрывале из фиалок
И с венком на волосах.
Шла, из камыша речного
Тоненький носок вязала,
И казалось, между пальцев
У нее река текла.
Ростом низкая, а горы
Волосами покрывала.
Знала каждого оленя
И по имени звала.
Вдруг олень золоторогий
Подошел к обрыва краю,
Дразнит девушку: нарочно
Притворяется глухим.
Но она оленю гневно
Закричала, призывая:
"Ты всегда меня не слушал,
Был мучителем моим!
Так запомни: ты, негодный,
Обречен ружью Торгвая!
Белены ты, что ль, объелся
По низинам травяным?"
* * *
Сон закончился на этом.
На рассвете я проснулся.
Вышел я из дому. Дождик
Моросил, как в забытьи.
По опушкам Чиаури
Кушаком туман свернулся.
Сонмы гор во мглу осели,
Чешут головы свои.
III
После этого нередко,
Под платанами, в прохладе,
На углях седло оленье
Поворачивал Торгвай.
На земле огонь алеет,
И шипит кровавый мцвади.
За горой кричат олени.
На охоту поспешай!..
Но не дай, господь, мне снова
Прежние принять страданья!
Лучше б смолоду я проклял
И забросил бы ружье!
Я, тому лет пять, однажды
Двинулся через Схловани.
За Верану, по Иоре
Повлекло меня чутье.
Тихо к вечеру склонялся
День безветренный весенний.
Закричал олень за синей
Вороновою горой.
Гулко отозвались горы,
Сдвинулись густые тени…
Многое я в жизни слышал,
Много видел пред собой,
Не слыхал красивей звука,
Чем призывный крик оленя!
Скачет зверь, желаний полный,
Заросли рогами рвет.
Самку ищет всей душою,
Громко стонет в исступленье.
Самый воздух пахнет страстью,
Где самец-олень пройдет.
Слышу: брякает рогами
По ветвям, нависшим низко,
Запахом своим долины
И дубравы пропитал.
Из чехла ружье я вынул
И, сопя, уселся близко
И сначала кончик рога
Над кустами увидал.
А потом весь рог поднялся,
Был он светлый, цвета леса.
И как будто для того лишь,
Чтобы я не подстрелил,
Тело зверя закрывали
Заросли густой завесой.
Трижды крикнул я, как самка,
И на хворост наступил.
Принял зверь меня за самку,
Сквозь кустарники прорвался.
Чуть не смял меня; громадный,
Грозный, вырос пред о мной.
Молодецкую сноровку
Он имел и красовался
Выгибом могучей шеи,
Стройностью и быстротой.
Но, однако, непонятный,
Странный нрав у человека
Что мы любим, то погубим,
Только в руки попадет…
Выстрелил я зверю в сердце.
Взвившись надыбы,
с разбега
Грянулся олень на землю,
Устремив рога вперед.
Но откуда мог узнать я,
Что олень любимец бога?
Зверь со стоном приподнялся,
Грозно на колени встал.
Свечи-звезды засверкали
На ветвях большого рога.
Звон раздался, словно кто-то
дверь ключами отпирал.
Стену серую и купол
Я заметил недалеко:
Там на куполе два дуба,
Ростом равные, росли,
И старик какой-то вышел,
двери распахнув широко.
Борода, белее вьюги.
Упадала до земли.
Закричал он, угрожая
Гнутой на конце клюкою:
"Ты, Торгвай, убил оленя
Жертвенного моего!
Хорошо же! Ты увидишь,
Что детей твоих с женою
Записали поименно
На лопатке у него!"
Обмер я от страха. Толстый
Кедр я охватил руками.
Ночью пролетела буря,
И проснулся я тогда.
Град ломал большие ветви,
Гром кружился над горами.
Как из жолоба, на темя
С листьев падала вода.
Молниями озарялся
Бор, спускавшийся по склону.
Под скалой огонь развел я,
Сел и плачу у огня.
Не гонюсь, хотя и слышу
Крик оленя отдаленный…
Чтоб молить хозяйку леса,
Были свечи у меня.
Утром свечи у погоста
Я зажег, и всю ограду
Обошел я на коленях,
Слезы лил и горевал.
Выкормленного на славу,
Лучшего быка из стада
Я в уплату за оленя
Заколоть пообещал.
IV
Пусть врагов твоих постигнет,
А друзей твоих минует
Горе, бывшее со мною,
Жизнь мою сгубивший день!
Я лицо омыл слезами,
И душа моя тоскует.
Я не знал, что был священным
Мной застреленный олень!
Каждый год плодятся звери,
Счета нет в лесах оленям.
Горько видеть, что наказан
Я несправедливо был!
Думал я, что бог сужденьем
И рассудком совершенен;
Что же он меня замучил,
Душу мне испепелил?
Я раскаивался горько
В преступленье перед богом,
Хоть меня никто убийцей
И злодеем не считал.
Я пять лет ружья не трогал,
И в раскаянье глубоком
Яне только крупной дичи
Червяка не убивал.
Но не вымолил пощады,
Вижу все напрасно было!
ни мои теперь и ночи
Горем до краев полны.
Сыновей моих сначала
Смерть внезапная сразила,
А потом копал могилу
Я для дочки и жены.
Все равно теперь и сам я
В список грешников записан!
Так чего же мне бояться
И каких несчастий ждать?
Я хочу с ружьем заветным
По лесам пройти тенистым,
о безум