жил мне в пальцы рукоять
Про долговатого кинжала.
Стальной кольчугою одет,
Стоял кистин со мною рядом,
И на груди был виден след,
Моим оставленный зарядом.
Сухою заткнутый травой,
Кровоточил он и дымился,
Но как скала стоял герой,
И ни единою слезой
Взор храбреца не увлажнился.
"Алуда, он проговорил,
Еще живу я против воли.
Ударь кинжалом что есть сил,
Чтоб не ходил я к людям боле.
Добей меня, чтоб я ушел
Из этой жизни безотрадной,
Чтоб были люди ваших сел
Враждою сыты беспощадной".
Я сел за стол едва дыша,
Мне оправ даться было нечем.
И кто-то дал мне не спеша
Похлебки с мясом человечьим.
И в ужасе я начал есть,
А в миске клокотала пена,
И из нее то там, то здесь
Торчали руки и колена.
"Ешь! — кто-то крикнул надо мной.
Что ты дрожишь при виде трупа?
Чтоб сытым гость ушел домой,
Прибавьте-ка Алуде супа"
И снова ел из миски я,
Давился чьими-то усами…
Измучил этот сон меня,
Весь день стоит перед глазами".
4
Порозовели гребни скал,
Туман сгустился на отроге.
Село проснулось. Засновал
Народ досужий по дороге.
Витая в небе голубом,
Взлетели грифы за добычей,
Но как ни бьют они крылом,
На небе след не виден птичий.
Кто через речку вброд спешит,
Поит коня у водопоя?
"Вернулся Миндия!" — кричит
Народ, приветствуя героя.
"О чем узнал на этот раз?" —
С расспросом лезут пустомели.
"Эх молоды вы! Кровь у вас
Еще кипит и бродит в теле.
Пока рассудок не в чести
И верховодит вами сердце,
Готовы голову снести
С любого вы единоверца.
Однако богатырский нрав
Не прихоть вам и не причуда.
Поистине Алуда прав,
Клянусь я богом, прав Алуда!
Не верите? Вот вам рука
В бою убитого кистина.
Не распускайте ж языка
Про тех, чья совесть неповинна".
И, приподнявшись на коне,
Он руку подает Алуде:
"Возьми, прибей ее к стене,
Чтоб на нее смотрели люди".
"Я сам бы мог ее отсечь,
Но мне ненадобна десница.
Не подойдет она на меч,
На щит она не пригодится.
Не выйдешь с нею на покос,
Не сделаешь крючок для сена…
Напрасно ты ее привез,
Итак в крови я по колено.
Коль в бога веруешь, молю,
Возьми обратно кисть героя,
С тех пор как он погиб в бою,
Навек лишился я покоя.
К чему, хевсуры, вам галдеть?
Зачем вам злиться на Алуду?
Сражаться буду я, но впредь
Бесчестить мертвых я не буду".
— "Нет, будешь! С дедовских времен
Десницы рубим мы кистинам!"
— "Увы, хевсуры, плох закон,
Грехом отмеченный старинным!"
5
Настали праздники. Село
Спешит к молельне благочинно.
Чтобы от сердца отлегло,
Усердно молится община.
Немало женщин и мужчин
Пришло с быком или с бараном,
Чтоб принял жертву властелин
Заступник их на поле бранном.
Кто с затуманенным челом
Подходит молча к хевисбери?
Клинок сверкает серебром,
Бычок стоит у самой двери.
"Скажи, Алуда, за кого
Приносишь жертву ты сегодня?
Спросил с порога своего
Служитель капища господня.
Наш властелин Гуданский Крест —
Велик и силен над селеньем,
И все рабы его окрест
Сильны его благоволеньем.
Хевсуров любит властелин,
Поверь, средь них не ты один
Угоден праведному небу.
Кому ж ты хочешь честь воздать?"
И, обнажив кинжал, читать
Он собирается дидэбу.
"Я эту жертву приношу
За некрещеного Мунала.
Благослови ее, прошу,
Чтоб честь героя не страдала.
Исполни, Бердия, обряд,
Бычка я, видишь, не жалею,
Чтоб не попал галгаец в аду
Подобно вору и злодею"
"Что? Ты неверного почтить
Желаешь как христианина?
Иль ты рехнулся, может быть,
Прикончив этого кистина?
Бывало, дед и прадед твой
Гордились каждою победой.
Побойся господа, герой,
Наветам дьявольским не следуй!
Как, не пойму я, сорвалось
Из уст твоих такое слово?
Впервые разве довелось
Убить тебе кистина злого?
Стыдись! Над башнею твоей
Десницы их висят от века.
Ты можешь мост через ручей
Сложить из них для человека.
Что толковать нам про быка!
Ты и козленка-сосунка
Не заколол за эти годы,
И вдруг, извольте, славословь
Тебе собачью эту кровь
Из трижды проклятой породы!
Пусть небо наземь упадет,
Пусть вся земля испепелится,
Когда, несчастный сумасброд,
За киста буду я молиться"
В испуге Бердия затих,
Затрясся в страхе у порога…
"Не отвергай меня, старик,
Коль ты взаправду веришь в бога!
Я — раб Гуданского Креста,
Хевсур я, преданный святыне,
И мы с тобою неспроста
Принадлежим к одной общине".
— "Напрасно треплешь языком,
В беспутной речи мало толку!"
Алуда вспыхнул и лицом
Мгновенно стал подобен волку.
И выхватил он франкский меч,
И сталь на солнце засверкала,
И голова бычачья с плеч
Перед молельнею упала.
И молит господа герой.
Не засчитай во грех, владыка,
Что жертву собственной рукой
Заклал тебе я, горемыка.
Не посчитай за лютый грех
Святую жертву за Муцала,
Он был в бою отважней всех,
Таких героев нынче мало"
И, ощетинившись в ответ,
Народу крикнул хевисбери.
"Смотрите, люди, ваш сосед
Уже не думает о вере!
Рукой он собственной заклал
Быка за подлого кистина!
Неужто думает бахвал,
Что пощадит его община?
Сомкнитесь около меня,
Сыны хевсурские! Покуда
Не пустим в дело мы огня,
Не образумится Алуда.
Пойдем размечем, разнесем
Его жилище! Пусть отныне,
Изобличенный всем селом,
Он ищет крова на чужбине.
Гоните прочь его ребят,
Жену, достойную проклятья!
Пускай в Гудани завопят
Его двоюродные братья!
Громите башню наглеца,
Сжигайте все запасы хлеба!
Пусть наши радует сердца
Огонь, поднявшийся до неба.
Его баранов и овец
Возьмите в общее владенье.
Да проклянет его творец!
Он не достоин сожаленью".
И стали сумрачны, как ночь,
Вокруг собравшиеся люди,
И даже Миндия помочь
Не в силах бедному Алуде.
Скрестил он руки, строг и хмур,
Едва удерживая слезы,
А из толпы шальных хевсур
Уже посыпались угрозы.
Ревет толпа, пьяным-пьяна,
И лязг мечей подобен буре,
И побледневший как стена,
Ударов ждет Кетелаури.
И в этот миг перед толпой
Мальчишек высыпала стая,
Сухой отрубленной рукой
Перед собою потрясая.
"Привет вам, мужи! Добрый час!
Сказал один из них учтиво.
Я кисть врага достал для вас,
В награду дайте ковшик пива.
Огромный ворон, друг могил,
Ее к утесу уносил,
Я выстрелил в него из лука,
И ранен был в крыло злодей,
И уронил он из когтей
Свою добычу возле луга.
Хевсуры, Миндия сказал,
Вот та кистинская десница,
Из-за которой стар и мал
Сегодня ропщет и грозится.
Ее Алуде я принес,
Но он не взял ее, бедняга,
И я тогда же под откос
Швырнул ее на дно оврага".
— "Нам песьи лапы не нужны! —
Воскликнул Бердия, пылая. —
Мы не питомцы сатаны,
Хевсуры мы, владельцы края!"
И вновь десницу под откос
Швырнул собаке на съеденье,
Но не берет подачки пес,
Сидит и воет в отдаленье.
"Смотрите, Бердия твердит,
Весь ощетинивiаись от злости,
Народ недаром говорит,
Что пес не жрет собачьей кости"[
И руку киста на крючке
Мальчишки целый день таскают…
б
Бушует вьюга. Вдалеке
Ущелья снегом засыпает.
Шумя и воя, с голых скал
В овраг срывается обвал,
В снегу тропинка потонула,
И синий лед и белый снег
Сковали лоно горных рек,
И не слыхать речного гула.
Кому там жизнь не дорога?
Кто там бредет навстречу бедам?
Шагает путник сквозь снега,
И пятеро плетутся следом.
Завыли волки за бугром…
Рыдает женщина: "Беда мне!
Где наш очаг? Где отчий дом?
Теперь там ворон бьет крылом
И камня больше нет на камне".
Алуду умоляет мать:
"Постой, сынок, я ослабела,
Уж не под силу мне шагать,
Жена твоя отстала Лела.
Совсем ребята извелись,
Заледенели, видно, ноги…
Куда, забравшись в эту высь,
Бредем в снегу мы, без дороги?
Неужто твой не нужен труд
Хевсурам нашего селенья?
Где мы найдем теперь приют?
Получим где успокоенье?
Куда б мы только ни пришли,
Нас обольют потоком брани,
И никогда родной земли
Мы не увидим в наказанье.
Теперь-то вижу я сама,
Как трудно с родиной расстаться!
Сошла от горя я с ума,
Пора в могилу собираться.
Тьма в сердце прянула столбом,
Дрожат, не двигаются ноги.
Где ты, могильный отчий холм,
Родные горные отроги?"
"Довольно, бабы, причитать! —
Алуда отвечал сурово. —
Иди вослед за мною, мать,
Пути не видно здесь иного.
Не накликайте гнев Креста,
О людях не судите худо"
И на родимые места
Один лишь раз взглянул Алуда:
"Прощай, прощай, родимый дом,
Прощай, моя охота турья,
Где солнце мне светило днем,
Где по ночам стонала буря!
Прощай, мой Крест, мой властелин,
Податель силы и отваги!"
И путники среди теснин
Исчезли в холоде и мраке.
Оцепенели гребни скал,
Там ветер крылья распластал,
И за уступом перевала,
Где след метелью занесен,
Как отдаленный робкий стон,
Рыданье женщины пропало.
И за уступом перевала,
Где след метелью занесен,
Как отдаленный робкий стон,
Рыданье женщины пропало.