А вот еще одна — всегда хмельна,
Вельможна, и вальяжна, и вольна, —
Суха с супругом, как песок бесплодный,
И все ж — поток! могучий, полноводный!
Лишь плоть ее и кровь всему виной! —
Не лобик же, высокий и крутой... —
Хотя — как Моды истинное Эхо —
С поэтами грешит она для смеха;
Один пленил ей сердце, ум — второй:
Великий Карл, Карл Первый, Карл Второй.
Как на пиру бранил гурман Геллавий
(Невиданным изыскам к вящей славе)
Хозяйский стол, хозяйское вино,
А дома кушал просо и пшено, —
Так нынче поступает Филомеда,
Изысканности чувств уча соседа,
Возвышенности в малом и большом,
А дома — соглашаясь с дураком.
А Флавия? Не столько богомольна,
Как всеотзывчива и своевольна.
Небесной манны попусту не ждет —
"За жизнь сполна" — сполна, увы, и пьет.
И вдруг: желает смерти — и кинжала
Лукреции! О, как бедняжка пала!
Кто надломил неколебимый дух —
Неверный друг или супруг-евнух?
Несчастная! духовные услады
Не принесли обещанной отрады.
Несчастная! ведь бросилась сама
На острие неженского ума,
На острие несбыточной затеи, —
И умерла от жажды жить полнее.
Все это были умницы. А вот
Жена Симона счет другой начнет:
Ослиный нрав, ослиная повадка...
Другая — для себя самой загадка,
Которая разгадана дружком...
У третьей есть дела с духовником...
Хотелось бы надеяться четвертой,
Что руки не дойдут до дам у черта,
А пятая, грустна и весела,
Как эпиграмма, по рукам пошла,
Томясь на дню, зато ночами всеми
Весьма привольно коротая время.
У дам и недоумков общий дар —
Не замечать осмысленный удар.
Но умолкает хор многоголосый
Всех женщин пред великою Атоссой!
Едва ли не с рождения она
Решила: миру — вечная война, —
И тучу стрел в стан грешников пустила,
Где самое себя не поместила, —
Из скромности, должно быть. Хочет муть
Не вылить, а взболтать, да и сболтнуть!
Ей шестьдесят, но возраст — не помеха.
Мир для Атоссы — бранная потеха.
С младых ногтей до старческих морщин
В ее душе бушует гнев один,
И ярость — ум последний побеждает,
Когда она, стеня, скандал рождает.
Кто с ней порвет — тому дорога в ад!
Кто водится с ней — тот смелей стократ!
Она всегда ведет себя ужасно:
Когда оскорблена, когда согласна —
И даже влюблена. Ее любовь
Ей в винный уксус сбраживает кровь.
Чужой не терпит власти. Равновесья
Не вынесла б. Всегда, ко всем — со спесью.
Унизь ее — и не простит вовек.
Ей помоги, несчастный человек, —
И отомстит... Умри, тогда, пожалуй,
Воздвигнет храм, до срока обветшалый.
Вчера супруг почил. Сегодня он
В подделке завещанья обвинен
И наречен презрительно "холопом".
Не диво ль! окруженная всем скопом
Друзей, сутяг, доносчиков, деляг,
Она не может выискать никак
Наследника! При всем своем потомстве,
Облыжно уличенном в вероломстве,
Себялюбива — и себе тошна,
Все нищим завещала, сатана.
Легко, Мадам, портреты вроде этих
Набрасывать. Забьются в наших нетях,
Чешуйчатым играя серебром,
Неровно обведенные пером,
То та, то эта рыбка... А расцветка?
Она хамелеонова нередко.
"Но в Хлое-то изъянов не найдешь?"
В ней не найдешь и остального тож.
"Она во всем восьмое чудо света!"
Во всем. И даже в том, что сердца нету.
Она умна, степенна и мила,
Но словно бы при жизни умерла;
Единственный ей ведомый обычай —
Ни разу не сойти с тропы приличий.
Так холодна, достойна и горда,
Как будто не любила никогда.
Влюбленный к ней на лоно припадает —
Она при этом в шахматы играет.
Ей мерзость мира друг клянет в сердцах —
Она о ситцах мыслит и шелках.
Ни долга, ни услуги не простила
Ни разу... Правда, кое-что забыла...
Поверь спокойно ей секрет любой —
Поверь, она в ответ не выдаст свой.
Достойных никогда не унижала,
Но хоть их всех убьют — ей горя мало.
Ты жив ли, мертв ли — как запомнить ей?
Велит, чтобы запоминал лакей.
Она горда — и воздадим с лихвою.
Когда умрет, не жаль нам, скажем, Хлою!
Но вот одну Небесный минул Гнев.
И, в королевский пурпур разодев,
Ее на трон верховный посадили,
Державу Блага, Скиптр Любви вручили;
Поэты и художники толпой
Стремятся к ней — и льстят наперебой.
Но как бы пышно платье ни писали,
Что нас влечет, творцы? Не нагота ли? —
Покрой, и впрямь, изыскан и хорош, —
Да что под ним, узнать неплохо все ж.
Да не разденешь — вот беда — такую!
Тогда берешь натурщицу простую,
А не миледи Квинсберри,[138] — и вот
Прекрасная Елена предстает!
Изобразишь прелата или пэра —
Как показать, что им присуща Вера?
Не проще ли создать мне ваш портрет,
Священник Хейлс и честный Магомет?[139]
вернуться
138
А не миледи Квинсберри... — Кэтрин Хайд, герцогиня Квинсберри (1700-1777), славилась своей красотой.
вернуться
139
Священник Хейлс и честный Магомет? — Стивен Хейлс (1687-1761) — известный в то время физиолог. Магомет — пленный турок, которого английский король Георг I сделал своим слугой и приближенным.