Поэмы

Но самая ужасная Химера —
Чудовище Галерки и Партера.
Толпа. Чернь. Клака. Театральный люд,
Желаньем обесславить лучших лют,
Настроившийся с самого начала
На шум потехи, пакости, скандала.
Недаром Бриттам фарсы в самый раз.
Вкус Плебса вкусом Знати стал у нас. —
Вкус — вечный странник. Мысль его рождает,
Слух утверждает, Зренье насаждает. —
Театра нет; нет чувства, нет идей —
Лишь топот ног да ржанье лошадей.
Пошли балы, турниры, карнавалы,
Епископы, Герольды, Генералы —
И даже Триумфатор. Да какой!
Шут Сиббер в латах Эдварда! Герой!
Все до ушей зевают: вот потеха!
И Демокрит здесь помер бы со смеха.[165]
Не так белы Слон или же Медведь,
Как зрители. — Да как не побледнеть! —
Реви, дурной поэт! реви и дале,
Чтоб Слон с Медведем больше уважали!
Повесели и Голытьбу и Знать —
И благодарно примутся орать.
Не волчий вой, не грохот урагана
Над ледовитой бездной Океана —
Галерка и Партер благодарят
То Квина, то мисс Олдфилд за наряд[166] —
Не столько королевский, сколько гнусный,
А главное — убийственно безвкусный.
Бут вышел! Бей во все колокола.
А что сказал? Ни слова. О-ла-ла!
Что удалось в сегодняшнем спектакле?
Трон из фанеры и парик из пакли!

Но чтобы не сойти за ворчуна,
А то и за ревнивого вруна,
Я покажу — и окружу почетом —
Поэта в поединке с Рифмоплетом.
Меня волнует истинный Поэт,
Он будит Страсть, любой избрав предмет
Своею темой, — радует, печалит,
То ужасом, то состраданьем жалит,
По воздуху мой ум перенося
В Афины, в Фивы, — зная все и вся!
Но не одна Игра Воображенья
Всеобщего достойна восхищенья;
Есть авторы (и к ним вниманья жду),
Которые с Дидактикой в ладу.
Иначе б на вершину Геликона
Мы не взбирались целеустремленно.
Что нашей Библиотекой слывет.
Пока не полн еще Мерлинов Грот?[167]
И все же Мысль не свойственна поэтам —
И я сейчас поведаю об этом.
Все дело в том, что мы куда странней
И сумасбродней остальных людей,
За что нас зачастую не выносят, —
Поем не то и не когда попросят;
Мы час один молчим из десяти —
Как публике подобное снести?
К тому же мы горды не по заслугам:
За строчку бьемся насмерть с лучшим другом,
Непосвященных яростно клянем
И перчим стих двусмысленным словцом.
Но главное, предерзостные твари,
Посланья посвящаем Государю —
И чаем: будем вознаграждены
Арендою и Местом от Казны.
Поем хвалы Героям и Победам
(Историки пускай плетутся следом) —
И ждем: нас призовут. Ведь повезло
Расину при Дворе и Буало.

Нельзя тебя не славить, Сир! Но это
Занятье для достойного Поэта.
Так назови его! Хоть обозначь!
Искусств Первосвященником назначь!

Как образ Карла уцелел доныне?
Усильями ваятеля Бернини.[168]
И Неллер сохранил на полотне
Нассау на послушном скакуне.[169]
Резец и Кисть работают на славу,
Хотя поэтам это не по нраву.
Отважный Вильям и страдалец Карл
Выходят, словно Блэкмор или Кварл.[170]
О Бене вслед за Деннисом заметим:
"Он и монарха делает медведем".

Но Полководец или Государь,
Во мраморе восславленные встарь,
Воистину воспеты — только Словом,
С Деяньями их вровень стать готовым.
Ах, только б мой Пегас не сплоховал,
Когда запеть о Сире час настал!
Ты мореход! Ты в битвах победитель!
Ты мирных дней высокий Вдохновитель!
Рев Варварства твоя смирила Речь:
Народы уронили ярый меч.
Как сном, объяв покоем Твердь Земную,
Кивком ты укротил и Хлябь Морскую.
Проникнут Мир твоею Правотой.
Цари Востока пали пред тобой.
И лишь стихи Король ни в грош не ставит!
Я не из тех, кто лжет или лукавит
(А недостатка нет в них никогда,
И все они рифмуют без труда),
К тому же я — невольно пусть — печалю,
Когда я славлю, все твердят: я жалю —
Не отвязаться от таких слушков:
Так не чернит ничто, как Тушь глупцов,
А похвалы их отдают наветом,
Для вящей злобы чуть переодетым,
Гнусны льстецы — и падкие на Лесть.
И если Лесть в моем посланье есть, —
Его, как вздор, какой понаписали
О государях Юсден[171] и так дале,
Как палую пожухлую траву, —
Сир, прикажи похоронить во рву!