— Ну, так я сам буду твоим цензором, — сказал Николай. — Присылай мне всё, что напишешь. Пиши, что душа велит, не роняя также престижа государя и государства Российского. На нас все державы смотрят.
Слушая, Пушкин облокотился на стол, почти сел. Николай едва заметно поморщился, подумав: «Ну вот, посади свинью за стол… Гусарские ухватки… И эта молодёжь хотела отнять у меня трон… Республиканцы… Но ничего. Железной хваткой буду держать я вашу компанию».
Вслух же уверил поэта, что отныне он прощён и может жить там, где ему заблагорассудится.
— Я был бы в отчаянии, — сказал он, протягивая Пушкину руку, — встретив среди сообщников Пестеля и Рылеева того человека, которому я симпатизировал раньше и кого теперь уважаю всей душой.
Провожая поэта до лестницы, Николай правой рукой приобнял его за талию, подчёркивая свою нынешнюю благосклонность и покровительство. Придворные почтительно склонили головы.