А ты,
зарытый в снег товарищ,
усиль свой пульс,
дыши,
дождись,
не умирай, —
ведь ты мне даришь
смысл возвращенья,
тропку ввысь.
Нет тени
страхов и сомнений!
От приближения к тебе
все
превращается в ступени
теперь
на каменной тропе!
И невозможность
стала верой —
не отступать,
не уступить!
и осторожность —
точной мерой,
где надо стать,
а где ступить.
Скале
теперь меня не скинуть,
я весь гранит прижал к себе,
гну
и кладу его на спину,
как побежденного в борьбе.
Щекой к стене,
все дальше,
выше.
Вот наконец
обрыв нависший,
и вот она —
в корнях,
морщинах —
земля видна,
земля — вершина!
И там,
где сгрудились
не камни — комья,
мне вдруг почудились
слова знакомые.
Товарищ
свесился
и в глубь суровейшую
спускает
лестницу
ко мне
веревочную…
И —
все равно,
кто кем был вызволен, —
сотворено
большое в жизни!
Вот вечный снег,
и глетчер
Федченко,
и наш ночлег
в цветочных
венчиках.
И вновь
прочерчена
тропа пунктира!
Нас
снова четверо
на Крыше Мира.
9
Уже исколоты
прощаньем
щеки,
а спуск
так короток
с хребтов высоких.
Уже растаяли
мои товарищи
у Пика Дальнего,
у льдов нетающих,
где вечным снегом
чело
увенчано
вершин,
навеки очеловеченных,
Они —
на поиски,
а я —
к той шири,
где всеми строится
наш мир
вершинный.
Теперь я шел по
широким тропам,
в гранитных толпах,
где путь утоптан.
Тропой прямою
шел мимо яков,
стоявших стадом,
с их бахромой
и пещерным взглядом.
Шел полем маковым
земного рая,
красным,
как праздник
Первое мая…
Все ближе к жизни
я шел,
все ниже —
в хлопчатник, в заросль,
где хлопотали уже
девчата,
от зноя маясь.
Но мне казалось:
я
подымаюсь
над снегом нитяным
цветов красивых,
всему увиденному
шепча спасибо.
Спасибо,
тропы,
спасибо,
броды,
что нас торопят
в чертог природы,
камням спасибо,
висячим глыбам,
и льдам нетающим,
и массам снега.
Тебе
спасибо,
приход усталости
вблизи ночлега.
Спасибо
доброму,
простому слову,
упреку
вовремя,
пусть и суровому.