Я взмахнул похожим на
веер голубой
и поднос
с пирожными
поднял над собой.
А богат я сказочно,
разодет,
как шах…
Но это только кажется, —
у меня в руках
никакого голубя,
никаких монет —
только пальцы
голые,
между ними — нет
ни ковра,
ни веера,
ни глотков огня…
Только мысль,
чтоб верила
публика — в меня!
ВОЛШЕБНИК
Остыл мой детский пыл,
заброшены учебники, —
я фокусником был
и поступил
в волшебники.
Волшебнику — трудней!
Теперь уже не детство ведь.
Он без воскресных дней
обязан
чудодействовать.
В созвездиях до пят
он должен —
делать нечего! —
как врач-гомеопат
буквально все излечивать.
Он должен превращать
простую глину
в золото,
он должен возвращать
согбенным старцам
молодость.
Чтоб с духами стихий
устраивать свидания,
должны мои стихи
звучать,
как заклинания.
Но раз я взял себе
волшебную обязанность, —
я должен,
чтоб и бес
вдруг возникал под занавес.
И чтобы сатана
с пером
над красной шляпою
в хромых своих штанах
пел арию Шаляпина.
Свет адского огня
дымится, пляшет, искрится!..
Но Гретхен
на меня
не смотрит даже искоса.
СЕРДЦЕ
На яблоне
сердце повисло мое —
осеннее мерзлое яблоко
сквозной червоточиной
высверленное!..
Но может случиться немыслимое:
раскинется
райская ярмарка
с продажею всякого яркого.
В лотках —
плодородье бесчисленное.
Все яблоки —
с детскими ямками!
И вдруг ты заметишь
на ярмарке
мое — ни одной червоточины,
румянец,
не тронутый порчею…
И гладишь рукою утонченной.
И нет —
не отбросила прочь его,
но яблоко в радужных капельках
на ветке, увешанной листьями,
мое —
выбираешь из прочего.
Но это же
чудо немыслимое!
Окончилась райская ярмарка.
На яблоне
сердце повисло мое —
осеннее мерзлое яблоко…
ОЧКИ
Сновиденье
явилось извне,
заложило
две линзы в ресницы.
Но к чему
эти призраки мне?
И могло ли
такое присниться:
Будто вышел
на улицу я,
оказался
в потоке прохожих.
Мимо двигалась
лиц толчея,
лиц,
одно на другое похожих.
Чем? —
Я понял.
Исчезли зрачки.
Ни единого взор
а и взгляда.
Лишь очки,
и очки,
и очки…
Но зачем
и кому это надо?
У одних —
непрозрачно блестя,
нечто черное
было надето.
Им —
игравшее мило дитя
представлялось
досадным предметом.