Но однажды во сне он снова увидел водную пустыню и снова встретил бога Вишну, теперь уже в образе мальчика, который говорил ему: "Я Вишну-Нараяна, которому принадлежит вся вселенная, созданная мной и заключенная во мне... солнце, луна, звезды, земля и море, страны света и годы - вот мое проявление, в них я создаю, охраняю и уничтожаю самого себя". Бог снова проглотил Маркандею, и, очутившись в знакомом мире, мудрец, познавший тайну сотворения вселенной, уже не знал, что было сновидением, а что явью.
В этом мире человек находится в центре вселенной, внутри нее, в то же время он вмещает в себя всю вселенную, и она находится как бы внутри него.
Кажется, все здесь перепутано, а на самом деле этот заколдованный круг есть ярчайшая модель сказочного мирового пространства. Понять это мистериальное пространство нам помогут в дальнейшем современная физика и космология.
Становятся более понятны астрологические схемы, основанные уже не на мифологическом, а на буквальном уподоблении неба человеку, человеческому телу. С такой точки зрения рождение каждого человека было как бы выворачиванием единого небесного тела в отдельную точку на земле. Таких проекций может быть множество. Человечество здесь выглядит как колос сумма небесной чечевицы, небесных зернышек. Смерть человека мыслилась как обратное выворачивание в небо. Единое зернышко становилось небесным колосом, то есть многим.
Какова же в литературе дальнейшая судьба действа о выворачивании? На самых разных уровнях мы видим поразительную неразрушимость архитектоники выворачивания.
Реконструкция единого фольклорного действа носит несколько условный характер. Здесь сведены воедино как бы разрозненные части этого сюжета, играющие важную роль в фольклоре и мифологии разных народов. В конкретных проявлениях это действо всегда выглядит по-разному и разные черты выступают на первый план.
Не следует считать, что тайна уже разгадана. Ведь эстетическое значение действа - в приобщении к тайне жизни и смерти, а не в расшифровке её. Тайна увеличивается по мере разгадки, как во всяком художественном познании. Среди древних действ было и такое, когда входящему в святилище дозволялось открыть покрывало, под которым оказывалась пустота. Сорвав лягушиную маску с царевны, мы не разгадаем тайну Царевны-лягушки. Приподняв маску, мы увидим под ней другую, о которой хорошо сказал Блок; "А под маской было звездно".
Вглядываясь в звездный лик мифологической вселенной, мы угадываем в нем человеческое лицо.
Храм или мастерская?
Мысль о космическом бессмертии человека никогда не покидала искусство. День желанный, день от века чаемый... Солнце взыграет лучами, земля отдаст своих мертвецов, и они заполнят пустующие миры. Так видел воскресение в будущем философ Н. Федоров в начале прошлого века.
"Воскресение и вознесение (перенести бесчисленные поколения наших отцов на бесчисленные, чуждые теперь ещё нам миры, чтобы сделать их своими) есть для настоящего времени та форма, которая должна заменить дантовскую в виде ада, чистилища, рая".
Ради этого Федоров призывал к возведению всемирного храма всеобщего воскресения.
Здесь уместно вспомнить неуклюжий афоризм тургеневского Базарова: "Природа не храм, а мастерская..." И вот в подземной храмине мы видим эту Природу с большой буквы. Храмина не храм, но и не мастерская. Посреди подземной храмины величественная фигура женщины. "Кто ты?" - спрашивает входящий. "Я природа", - отвечает она металлическим голосом. "О чем твои мысли?" - спрашивает человек у природы. "Я думаю..."
Но прервем этот диалог, не предвосхищая ответа. Каменное изваяние, говорящее металлическим голосом, о чем его нездешние мысли? "Я думаю о том, как усовершенствовать ножку блохи".
Выходит, все-таки мастерская, вернее конструкторское бюро по изготовлению блох, даже не блохи, а "ножки блохи". Любовь, добро, справедливость? "Это человеческие слова", - отвечает Природа вопрошающему её человеку. Она этих слов не знает. Так понимали в те времена Дарвина, теорию эволюции и естественного отбора.
Хронос, пожирающий своих детей, право же, не столь ужасен, как эта "равнодушная природа".
И пусть у гробового входа
Младая будет жизнь играть
И равнодушная природа
Красою вечною сиять.
Эти строки, конечно, помнил Тургенев. Диалог "у гробового входа" накалялся.
Цветы на могиле Базарова - о чем говорят они? Разве о спокойствии "равнодушной природы"? Процитировав слова Пушкина, Тургенев заканчивает роман "Отцы и дети" решительным несогласием. Не об одном спокойствии говорят они, но о примирении человека с природой, о таинственной связи всего живого и неживого и, может быть, о бессмертии.
Для критики такой финал стал полной неожиданностью. Писателя обвинили в непоследовательности и мистике.
Сегодня финал "Отцов и детей" читается по-новому. "Иное" подразумевает тайну.
У человека есть свое предназначение в мире. Его судьба отличается от судьбы природы и космоса. Но осуществить полноту своего будущего человек может только вместе с мирозданием.
Мечтатель немец Лемм из "Дворянского гнезда" пишет звездную музыку. Лаврецкому вдруг почудилось, "что в воздухе над его головою разлились какие-то дивные, торжественные звуки; он остановился: звуки загремели ещё великолепней; певучим сильным потоком струились они, и в них, казалось, говорило и пело все его счастье... Сладкая, страстная мелодия с первого звука охватывала сердце; она вся сияла, вся томилась вдохновением, счастьем, красотою, она росла и таяла; она касалась всего, что есть на земле дорогого, тайного, святого; она дышала бессмертной грустью и уходила умирать в небеса".
Это была та музыка, смысл которой старый композитор незадолго до этого пытался объяснить Лаврецкому: "Вы, звезды, чистые звезды... вы взираете одинаково на правых и на виновных... но одни невинные сердцем... вас понимают, то есть нет, - вас любят".
Лаврецкий и Лиза - вот две звездные ноты, которые звучат в мироздании. Их любовь, вспыхнувшая под "дребезжащий звук" последнего аккорда "ветхой западающей клавиши", - вот что озвучивает вселенную. Звездная музыка переполняет их сердца сразу. Что может ответить Лиза Лаврецкому и что может сказать Лаврецкий Лизе, когда она в монашеском одеянии проходит мимо него на клирос? То, что будет петь на клиросе Лиза, будет отголоском того же аккорда.
Житейские обстоятельства, мешающие их земной свадьбе, только предлог. Его можно вынести за скобки повествования. Лаврецкий не требует объяснений, Лиза даже не пытается объяснять. Ее монашество - нечто большее, чем отказ от земного брака, и Лаврецкий понял, не мог не понять. Иначе он не был бы звездным женихом Лизы.
Вопрос, от которого не уходил ни один из русских писателей, оставался без ответа. Каково место человека в космосе, во вселенной? Равнодушная или неравнодушная природа нас окружает? Есть у человека свое предназначение в космосе или космос сам по себе, а человек сам по себе и лучше не смотреть в эту бездну? "Природа не храм, а мастерская", - твердит тургеневский Базаров. Для Тургенева все же храм. И для нас тоже.
В "Senilea" есть такой сон: в комнате сидят люди, как обычно ведут беседу. Вдруг все бросаются к окну - смотрите, смотрите! И что же видят: мир кончился, за окном открывается какой-то обрыв и больше ничего нет. Это всего лишь сон, успокаивает Тургенев. Но что-то не Приходит успокоение после такого сна. Да и не затянулся ли он на целое столетие? Правда, не для всех. В рассказе "Живые мощи" парализованная женщина видит другой, действительно вещий сон. Если выбирать между двумя снами Тургенева, я выбираю этот.
"Вижу я, будто стою я в поле, а кругом рожь... как золотая!.. И будто в руках у меня серп... самый как есть месяц, вот когда он на серп похож бывает. И этим самым месяцем должна я эту самую рожь сжать дочиста. Только очень меня от жары растомило, и месяц меня слепит... а кругом васильки... Начинаю я рвать васильки, а они у меня промеж пальцев тают... И не могу я себе венок свить. А уж между тем я слышу - кто-то уж идет ко мне, близко таково и зовет... Ай, думаю, беда - не успела!