Мысль некогда была простым цветком,
Поэма шествовала медленным быком;
А то, что было мною, то, быть может,
Опять растет и мир растений множит.
Автор этих строк Николай Заболоцкий вел переписку с К. Э. Циолковским, внимательно следил за развитием научной мысли и пришел к тому же выводу, что и поэт Илья Сельвинский: человек бессмертен, ибо он неотделим от создавшей его вселенной.
Есть ещё одна форма бессмертия, о которой не знали раньше, неразрушимость наследственной информации о человеке - генетическое бессмертие.
Мой предок пещерный!
Ты - я,
Я факт твоего бытия.
Мы признаки сходства несем
В иероглифах хромосом,
Где запрограммировал ты
Бесчисленных внуков черты...
И пусть, когда няням вручат
Моих пра-пра-пра-правнучат,
Я буду, как соль, растворим
В бегущих из разных сторон
В мальчишках и девочках всех
И вкраплен в их игры и смех...
И дней твоей жизни не счесть,
Пока человечество есть!
(С. Кирсанов)
Генетический код действительно един у всего живого: у птиц, у животных, у человека. Расшифрован он недавно, а вот стихотворение Н. Заболоцкого "Метаморфозы" написано задолго до его открытия:
"И то, что было мною, то, быть может, сейчас растет и мир растений множит". Теперь это не только поэтическая метафора, но и научная аксиома.
Вспомним теперь строки Тютчева:
Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык...
А поэтическая мысль Фета о звездном огне в человеке, который "сильней и ярче всей вселенной"? Она сегодня тоже не только метафора. Красная кровь, текущая в наших венах, обязана своим цветом железу, а все железо, которое есть на земле, по сообщениям астрономов, возникло в звездном веществе. Мы и сейчас можем видеть на небе свет тех угасших звезд, которые "творили" железо для нашей крови. Звезды взорвались И погасли, а свет от них будет лететь ещё миллион лет.
Наука двадцатого века подтверждает правоту самых смелых метафор о единстве человека и вселенной. И вот что удивительно: оказывается, удаляясь от фольклорных времен по времени, мы ещё и приближаемся к ним. Наши предки верили, что люди - звезды; потом наука открыла человеку глаза, указав на разницу между ним и вселенной, но эта же наука в XX веке напоминает человеку о его сходстве со всем мирозданием.
Академик А Л. Чижевский ещё в начале прошлого века напряженно следил за ритмами солнца. Сегодня мы знаем: солнце пульсирует, у него свои ритмы, подъемы, спады. Годы активного солнца, как учащенный пульс, не сулят ничего хорошего. Чижевский ещё в детстве чувствовал на себе ритмы активного и спокойного солнца: пульс солнца и пульс человека связаны звездной нитью.
Отцом среди своих планет
И за землей следя особо
Распространяло солнце свет
(Но чувствовалось, что оно поеживалось от озноба)...
И я не мог ни лечь, ни сесть
(По статистическим данным, это происходило со всеми)
Знобило. Тридцать шесть и семь.
Что делать? - все в одной системе!
(С. Кирсанов)
Мы повторяем, как заклинание, что вселенная бесконечна, забывая при этом, что человек тоже бесконечен. Две бесконечности стоят друг друга. Человек космический уже давно обитает на земле. Это мы с вами.
Может быть, не так безупречен силлогизм из гимназического учебника логики, с которым в предсмертной тоске борется Иван Ильич в повести Л. Толстого:
"Кай - человек, люди смертны, потому Кай смертен".
Холодная логика, всегда ли она права перед теплотой жизни?
"То был Кай - человек, вообще человек, и это было совершенно справедливо; но он был не Кай и не вообще человек, а он всегда был совсем, совсем особенное ото всех Других существо... Разве Кай целовал так руку матери и разве для Кая так шуршал шелк складок платья матери?.. Разве Кай так был влюблен? Разве Кай так мог вести заседание?"
Конечно, легко упрекнуть Ивана Ильича в неразумности, в субъективности, в трусости, наконец. Но воспользуемся таким же логическим приемом из гимназического учебника: Иван Ильич-человек; человек не может примириться с мыслью о бесследном исчезновении в мироздании; следовательно, человек бессмертен. Нет, никакого идеализма за этим не кроется, и нет здесь веры в загробный мир. Человек бессмертен. Это, если хотите, аксиома для любого крупного писателя.
Вот как рассказывает Лев Толстой о вере крестьянина Набатова, который "унаследовал от предков "твердое", спокойное убеждение, общее всем земледельцам, что как в мире животных и растений ничто не кончается, а постоянно переделывается из одной формы в другую - навоз в зерно, зерно в курицу... так и человек не уничтожается, но только изменяется...".
Еще древневавилонский богатырь Гильгамеш не хотел верить в смерть своего друга Энкиду, пока тление не убедило его в реальности смерти. Вот тогда-то и отправился Гильгамеш за алым цветком бессмертия, дабы воскресить друга. Удалось ли это Гильгамешу - неизвестно, поскольку в до шедших до нас отрывках цветок похищает змей. Купцу из сказки "Аленький цветочек" повезло больше: он довез цветок до дома. Удалось воскресить своего друга Лазаря Христу, удалось "оживить" Зосиму Алеше Карамазову, "поднимет" своего учителя Ахилла Десницын Лескова после трехдневного бдения у гроба.
От Ахиллы исходит бурление жизни и вечное беспокойство. В нем одном "тысяча жизней горит", так что с удивлением восклицает тихий Захария: "Я и не знаю, как ему умирать?"
"- Я и сам не знаю, - пошутил протопоп, - он есть само отрицание смерти",
Он самим своим присутствием жизнетворен. Временами кажется, что Ахилла может воскресить мертвого. Сам Ахилла в беспредельности своей силы не сомневается и даже для себя самого, по крайней мере, воскресил мертвого Туберозова.
Эта сцена поистине потрясающа:
"- Баточка! - взывал полегоньку дьякон, прерывая чтение Евангелия и подходя в ночной тишине к лежащему перед ним покойнику. - Встань! А?.. При мне одном встань! Не можешь, лежишь яко трава".
Не таков Ахилла, чтобы смириться со смертью. Как И положено по его пламенной вере, на третью ночь должен воскреснуть Туберозов. Тут начинаются чисто магические богатырские заходы, когда трижды берется герой за дело И лишь на третий раз победит.
Ахилла начинает свой решительный приступ за час до полуночи:
"- Слушай, баточка мой, это я тебе в последнее зачитаю, - и с этим дьякон начал Евангелие от Иоанна. Он прочел четыре главы и, дочитав до пятой, стал на одном стихе и, вздохнув, повторил дважды великое обещание:
"Яко грядет час и ныне есть, егда мертвии услышат глас сына божия и, услышавши, оживут".
И вот на заре желаемое чудо свершилось:
"Ему послышалось, как будто бы над ним что-то стукнуло, и почудилось, что будто Савелий сидит с закрытым парчою лицом и с Евангелием, которое положили В его мертвые руки.
Ахилла не оробел, но смутился и, тихо отодвигаясь от гроба, приподнялся на колени. И что же? по мере того, как повергнутый Ахилла восставал, мертвец по той же мере в его глазах медленно ложился в гроб, не поддерживая себя руками, занятыми крестом и Евангелием.
Ахилла вскочил и, махая руками, прошептал:
- Мир ти! мир! я тебя тревожу".
Но вот наступил момент единоборства Ахиллы со своей собственной смертью. Эта смерть у Лескова - подлинный богатырский поединок.
Перед смертью Ахилла стал кроток. Неукротимая ярость И физическая сила как бы отлетели от могучего тела, в то время как сила духа Ахиллы Десницына возрастала до самого момента смерти. Богатырское уханье Ахиллы перед кончиной потрясло кроткого Захарию. Теперь Ахилла боролся с "огнелицым", преграждавшим ему путь к вечности. Боролся и победил, как Иаков, всю ночь проведший в борьбе с невидимым ему ангелом.
"Ахилла был в агонии и в агонии не столько страшной, как поражающей: он несколько секунд лежал тихо и, набрав Я себя воздуху, вдруг выпускал его, протяжно издавая звук "у-у-у-х!", причем всякий раз взмахивал руками и приподнимался, как будто от чего-то освобождался, будто что-то скидывал.