Выбрать главу
Upon the middle of the night,     Waking she heard the night-fowl crow: The cock sung out an hour ere light:     From the dark fen the oxen’s low Came to her: without hope of change,     In sleep she seem’d to walk forlorn,     Till cold winds woke the gray-eyed morn About the lonely moated grange.          She only said, ‘The day is dreary,               He cometh not,’ she said;          She said, ‘I am aweary, aweary,                I would that I were dead!’
About a stone-cast from the wall     A sluice with blacken’d waters slept, And o’er it many, round and small,     The cluster’d marish-mosses crept. Hard by a poplar shook alway,     All silver-green with gnarled bark:     For leagues no other tree did mark The level waste, the rounding gray.          She only said, ‘My life is dreary,               He cometh not,’ she said;          She said, ‘I am aweary, aweary,               I would that I were dead!’
And ever when the moon was low,     And the shrill winds were up and away, In the white curtain, to and fro,     She saw the gusty shadow sway. But when the moon was very low,     And wild winds bound within their cell,     The shadow of the poplar fell Upon her bed, across her brow.          She only said, ‘The night is dreary,               He cometh not,’ she said;          She said, ‘I am aweary, aweary,               I would that I were dead!’
All day within the dreamy house,     The doors upon their hinges creak’d; The blue fly sung in the pane; the mouse     Behind the mouldering wainscot shriek’d, Or from the crevice peer’d about.     Old faces glimmer’d thro’ the doors,     Old footsteps trod the upper floors, Old voices called her from without.          She only said, ‘My life is dreary,               He cometh not,’ she said;          She said, ‘I am aweary, aweary,               I would that I were dead!’
The sparrow’s chirrup on the roof,     The slow clock ticking, and the sound Which to the wooing wind aloof     The poplar made, did all confound Her sense; but most she loathed the hour     When the thick-moted sunbeam lay     Athwart the chambers, and the day Was sloping toward his western bower.          Then, said she, ‘I am very dreary,               He will not come,’ she said;          She wept, ‘I am aweary, aweary,               Oh God, that I were dead!’
John Everett Millais MARIANA Oil on mahogany. 1851 Tate, London
Джон Эверетт Миллес МАРИАНА Красное дерево, масло. 1851 Галерея Тейт, Лондон

МАРИАНА

В усадьбе, обнесенной рвом…

Шекспир. Мера за меру
На клумбах мох как черный креп,     Аллеи глухи и мрачны, И гвозди выпали из скреп,     Державших грушу у стены. И в запустенье вековом     Строенья ветхие стоят,     Пустых окон тоскливый ряд — На мызе, окруженной рвом.          «Как жизнь пуста! — она сказала. —               Он не придет и впредь.          А я устала, так устала,               Уж лучше умереть!»
На небе отгорел закат,     Рассыпался горстями рос. Поднять не в силах скорбный взгляд,     Она лила потоки слез. Мышей летучих вился рой     И становилось все темней.     Закрывши окна, в мир теней Она вошла ночной порой.          «Как ночь темна! — она сказала. —               Он не придет и впредь.          А я устала, так устала,               Уж лучше умереть!»
Она проснулась: на земле     Царила ночь, сойдя с высот. Бык сонно замычал во мгле,     Выпь закричала средь болот. Во сне она брела с трудом,     Сама не ведая, куда.     Заря зажглась осколком льда Над мызой, окруженной рвом.          «Как день тосклив! — она сказала. —               Он не придет и впредь.          А я устала, так устала,               Уж лучше умереть!»
Дремал под каменной стеной     Забытый, почерневший шлюз, И мох ползучей пеленой     Воды с землей скреплял союз. Над шлюзом тополь-исполин     Стряхнул листву, коряв и гол.     На много миль лишь этот ствол Торчал над пустошью трясин.          «Как жизнь пуста! — она сказала. —               Он не придет и впредь.          А я устала, так устала,               Уж лучше умереть!»
Когда всходила ввысь луна,     И ветер дул, и вечер гас, На белой завеси окна     Тень тополя пускалась в пляс. Но если ясной ночь была,     А ветры прекращали дуть,     То спящей на лицо и грудь Ложилась тень, как вестник зла.          «Как ночь темна! — она сказала. —               Он не придет и впредь.          А я устала, так устала,               Уж лучше умереть!»