Нас юность сводила, да старость свела.
1976
Меж домом графа Аракчеева
и домом Дельвига, барона,
не просто тротуар исхоженный,
а поле - вечно и огромно,
вся жизнь, как праздник запоздалый,
как музыкант в краю чужом,
отрезок набережной давней,
простертой за его окном.
Меж домом графа Аракчеева
и домом Дельвига, барона,
все уместилось понемногу:
его любовь, его корона,
беспомощность - его кормилица,
и перевозчика весло...
О чем, красотка современная,
ты вдруг вздохнула тяжело?
Меж домом графа Аракчеева и домом Дельвига, барона,
как между Было и Не стало - нерукотворная черта.
Ее мы топчем упоенно и преступаем окрыленно,
и кружимся, и кувыркаемся, и не боимся ни черта.
Как просто тросточкой помахивать,
раскланиваясь и скользя!
Но род людской в прогулке той
не уберегся от урона
меж домом графа Аракчеева
и домом Дельвига, барона.
1976
Летняя бабочка вдруг закружилась
над лампой полночной:
каждому хочется ввысь вознестись
над фортуной непрочной.
Летняя бабочка вдруг пожелала
ожить в декабре,
не разглагольствуя, не помышляя
о Зле и Добре.
Может быть, это не бабочка вовсе,
а ангел небесный
кружит по комнате тесной
с надеждой чудесной:
разве случайно его пребывание
в нашей глуши,
если мне видятся в нем
очертания вашей души?
Этой порою в Салослове -
стужа, и снег, и метели.
Я к вам в письме пошутил,
что, быть может, мы зря не взлетели:
нам, одуревшим от всяких
утрат и от всяких торжеств,
самое время использовать
опыт крылатых существ.
Нас, тонконогих, и нас,длинношеих,
нелепых, очкастых,
терпят еще и возносят еще
при свиданьях нечастых.
Не потому ль, что нам удалось
заработать горбом
точные знания о расстоянье
меж Злом и Добром?
И оттого нам теперь ни к чему
вычисления эти.
Будем надеяться снова увидеться
в будущем лете:
будто лишь там наша жизнь
так загадочно не убывает...
Впрочем, вот ангел над лампой
летает... Чего не бывает?
1980
В моей душе запечатлен портрет одной прекрасной дамы.
Ее глаза в иные дни обращены.
Там хорошо, и лишних нет, и страх не властен над годами,
и все давно уже друг другом прощены.
Еще покуда в честь нее высокий хор поет хвалебно,
и музыканты все в парадных пиджаках.
Но с каждой нотой, боже мой, иная музыка целебна...
И дирижер ломает палочку в руках.
Не оскорблю своей судьбы слезой поспешной и напрасной,
но вот о чем я сокрушаюсь иногда:
ведь что мы с вами, господа, в сравненьи с дамой той прекрасной,
и наша жизнь, и наши дамы, господа?
Она и нынче, может быть, ко мне, как прежде, благосклонна,
и к ней за это благосклонны небеса.
Она, конечно, пишет мне, но... постарели почтальоны
и все давно переменились адреса.
1980
Марине Владимировне Поляковой
О Володе Высоцком я песню придумать решил:
вот еще одному не вернуться домой из похода.
Говорят, что грешил, что не к сроку свечу затушил...
Как умел, так и жил, а безгрешных не знает природа.
Ненадолго разлука, всего лишь на миг, а потом
отправляться и нам по следам по его по горячим.
Пусть кружит над Москвою охрипший его баритон,
ну а мы вместе с ним посмеемся и вместе поплачем.
О Володе Высоцком я песню придумать хотел,
но дрожала рука и мотив со стихом не сходился...
Белый аист московский на белое небо взлетел,
черный аист московский на черную землю спустился.
1980
Глас трубы над городами,
под который, так слабы,
и бежали мы рядами
и лежали как снопы.
Сочетанье разных кнопок,
клавиш, клапанов, красот;
даже взрыв, как белый хлопок,
безопасным предстает.
Сочетанье ноты краткой
с нотой долгою одной
вот и все, и с вечной сладкой
жизнью кончено земной.
Что же делать с той трубою,
говорящей не за страх
с нами, как с самой собою,
в доверительных тонах?
С позолоченной под колос,
с подрумяненной под медь?..
Той трубы счастливый голос
всех зовет на жизнь и смерть.
И не первый, не последний,
а спешу за ней, как в бой,
я - пятидесятилетний,
искушенный и слепой.
Как с ней быть? Куда укрыться,
чуя гибель впереди?..
Отвернуться? Притвориться?
Или вырвать из груди?..
1982
Арсению Тарковскому
Обожаю настольные лампы,
угловатые, прошлых времен.
Как они свои круглые лапы
умещают средь книг и тетрадей,
под ажурною сенью знамен,
возвышают не почестей ради,
как гусары на райском параде
от рождения до похорон!
Обожаю на них абажуры,
кружевные, неярких тонов,
нестареющие их фигуры
и немного надменные позы.
И путем, что, как видно, не нов,
ухожу от сегодняшней прозы,
и уже настоящие слезы
проливать по героям готов.
Укрощает настольные лампы
лишь всесильного утра река.
Исчезает, как лиры и латы,
вдохновенье полночной отваги.
Лишь вздымают крутые бока
аккуратные груды бумаги,
по которым знакомые знаки
равнодушно выводит рука.
Свет, растекшийся под абажуром,
вновь рождает надежду и раж,
как приветствие сумеркам хмурым,
как подобье внезапной улыбки...
Потому что чего не отдашь
за полуночный замысел зыбкий,
за отчаяние и ошибки,
и победы - всего лишь мираж?
1982