Выбрать главу
(«Речь о пролитом молоке». 1967. II: 183).

Здесь допустимы прочтения (‘грех первородства не является сутью сиротства’) и (‘грех первородства – это не /есть/ грех сиротства’).

Двойственность интерпретации потенциально присутствует и в таких строках:

Я пепел посетил. Ну да, чужой.Но родственное что-то в нем маячит,‹…›Ну да, в нем есть не то что связь, но нить,какое-то неясное стараньеуже не суть, но признак сохранить
(«Я пепел посетил. Ну да, чужой…». ‹1960-е›)[11].

Двойной смысл обусловлен тем, что помимо прочтения ‘сохранить суть’ (суть – существительное) возможно контекстуально предшествующее ему прочтение ‘какое-то неясное старанье, уже не важно какое’ (суть – глагол в эллиптическом фразеологизме не суть в значении ‘неважно, несущественно’).

В некоторых контекстах слово суть может быть интерпретировано и как глагол, и как существительное в зависимости от наличия или от места знаков препинания:

Всякая зоркость сутьзнак сиротства вещей,не получивших грудь
(«Сидя в тени». 1983. III: 259);
Друг для друга мы сутьобоюдное дноамальгамовой лужи,неспособной блеснуть
(«Литовский ноктюрн: Томасу Венцлова». 1974. III: 48).

Характерно, что в этих примерах ритмическое членение строк диктует, вопреки пунктуации, прочтение слова суть как существительного. Поскольку в синтаксическом прочтении это все-таки глагол, можно сказать, что в двойной сегментации текста, в конфликте ритма и синтаксиса (Эткинд, 1978: 104–141) слово стремится возвратиться к своему исходному грамматическому синкретизму, свойственному архаическому состоянию языка. Вообще во многих случаях добавление запятой или тире, аналогом которых выступает стиховой перенос (enjambement), легко превращает глагол в существительное. Тогда именной член составного сказуемого в метафоре отождествления становится однородным членом со словом суть, а связка семантизируется: из грамматического элемента, полностью лишенного собственного лексического значения, она становится непосредственным выразителем сущности.

Наблюдается и движение формы суть от грамматической связки к союзу – синониму союза то есть, что семантизирует этот союз, устанавливая равенство то есть = суть, и тем самым показывает механизм грамматического и смыслового преобразования:

В будущем, суть в амальгаме, сутьв отраженном вчера,в столбике будет падать ртуть,летом – жужжать пчела
(«Полдень в комнате». [1978]. III: 178–179);
Или – слившихся с теми, кого любилив горизонтальной постели. Или в автомобиле,суть в плену перспективы, в рабстве у линий. Либопросто в мозгу. Дать это вслух, крикливо,мыслью о смерти – частой, саднящей, вещной.Дать это жизнью сейчас и вечнойжизнью, в которой, как яйца в сетке,мы все одинаковы и страшны наседке,повторяющей средствами нашей эрышестикрылую помесь веры и стратосферы
(«Кентавры III». 1988. IV: 46).

Каким же образом все это осуществляет связь времен? Комплекс употреблений формы суть указывает на возвращение слова к грамматической нерасчлененности существительного-глагола-союза, но то, что в исходном состоянии представляло собой потенции развития, сейчас предстает итогом развития. Восклицая «О как из существительных глаголет!» («Горбунов и Горчаков»), Бродский постоянно показывает, что и глагол превращается в другие части речи.

В стихах Бродского имеются примеры с эксплицированной синонимией современной нормативной формы есть форме суть:

Время есть холод. Всякое тело, раноили поздно, становится пищею телескопа:остывает с годами, удаляется от светила.Стекло зацветает сложным узором: рамасуть хрустальные джунгли хвоща, укропаи всего, что взрастилоодиночество
(«Эклога 4-я /зимняя/». 1980. III: 198);
Воздух и есть эпилогдля сетчатки – поскольку он необитаем.Он суть наше «домой»,восвояси вернувшийся слог
(«Литовский ноктюрн: Томасу Венцлова». 1974. III: 155);
вернуться

11

Бродский, 1992: 203.