Выбрать главу
при музыке миниатюрной с произношением смешным,

позванивавшей где-то под его подмостками, пока он поднимал едва заметными толчками выше и выше ноги в белых чулках ⟨…⟩

С воспоминаниями и стихами сочетаются и куски воображаемой рецензии: У, какое у автора зрение! Проснувшись спозаранку, он уже знает, каков будет день, по щели в ставне, которая

синеет, синего синей, почти не уступая в сини воспоминанию о ней,

и тем же прищуренным глазом он смотрит вечером на поле, одна сторона которого уже забрана тенью, между тем, как другая, дальняя

посередине до опушки еще как днем освещена от валуна.

Нам даже думается, что может быть именно живопись, а не литература, с детства обещалась ему ⟨…⟩

Стихи, написанные прозой, иногда начинаются с нового абзаца, но чаще появляются внутри абзаца и даже внутри предложения. Стихотворение дается как рождающееся в потоке мыслей героя, но далее сразу принимающее законченную форму. Переход к таким стихам обычно бывает плавным, но может быть неожиданным и резким.

Смысл стихотворения, написанного прозой и включенного в прозаический контекст, усложняется. Стихотворение вступает в смысловой контакт с объемлющим его текстом, становится частью повествования и элементом внутренней речи героя. Поэтому, помимо смысла, заключенного в самом стихотворении, появляется множество контекстных смыслов. Примером может служить блистательный конец романа — его последний абзац. Это самостоятельное стихотворение, оно выделено в отдельную прозаическую строфу. В то же время это продолжение внутренней речи героя. Перед нами не только плод поэтического творчества, но одновременно и его процесс (в этом отношении последний абзац романа символизирует структуру всего романа). Это прощальные строки героя романа и одновременно диалог В. Набокова с А. Пушкиным. Это прощание поэта с читателем, как в романе «Евгений Онегин», отчасти созвучное пушкинскому, но в целом существенно иное. Ниже приводится конец предпоследнего абзаца и далее — последний:

… И все это мы когда-нибудь вспомним, — и липы, и тень на стене, и чьего-то пуделя, стучащего неподстриженными когтями по плитам ночи. И звезду, звезду. А вот площадь и темная кирка с желтыми часами. А вот, на углу, — дом.

Прощай же, книга! Для видений — отсрочки смертной тоже нет. С колен поднимется Евгений, — но удаляется поэт. И все же слух не может сразу расстаться с музыкой, рассказу дать замереть… судьба сама еще звенит, — и для ума внимательного нет границы — там, где поставил точку я: продленный призрак бытия синеет за чертой страницы, как завтрашние облака, — и не кончается строка.

Третий случай — воспроизведение процесса рождения стихов. Здесь представлен очень широкий диапазон — от наплыва созвучных сочетаний (Как всегда, на грани сознания и сна всякий словесный брак, блестя и звеня, вылез наружу: хрустальный хруст той ночи христианской под хризолитовой звездой ⟨…⟩ Ветер переменился, и пошло на зе: изобразили и бриз из Бразилии, изобразили и ризу грозы…) до появления вполне сложившихся строк. Стихи обычно появляются в середине абзаца. Заметный и резкий переход к стихам происходит тогда, когда повествование о герое внезапно сменяется побудительными или вопросительными высказываниями, обращением ко второму лицу и другими характерными для лирики структурами. Например: Он был исполнен блаженнейшего чувства: это был пульсирующий туман, вдруг начинавший говорить человеческим голосом. Лучше этих мгновений ничего не могло быть на свете. Люби лишь то, что редкостно и мнимо, что кра́дется окраинами сна ⟨…⟩. Другой пример: «Уйдите, ради Христа», сказал Федор Константинович и с брезгливой поспешностью повесил трубку. На минуту зашел в ванную, выпил на кухне чашку холодного кофе и ринулся обратно в постель. Как звать тебя? Ты полу-Мнемозина, полу-мерцанье в имени твоем ⟨…⟩

В других случаях переход к стихам плавный и незаметный. Это достигается, в частности, «переносами» (несовпадением границ предложений и стихотворных строк) при однотипности предложений («повествовательных») в прозе и в стихах:

Ожидание ее прихода. Она всегда опаздывала — и всегда приходила другой дорогой, чем он. Вот и получилось, что даже Берлин может быть таинственным. Под липовым цветением мигает фонарь. Темно, душисто, тихо. Тень прохожего по тумбе пробегает, как соболь пробегает через пень. За пустырем как персик небо тает: вода в огнях, Венеция сквозит, а улица кончается в Китае, а та звезда над Волгою висит. О поклянись, что веришь в небылицу, что будешь только вымыслу верна, что не запрешь души своей в темницу, не скажешь, руку протянув: стена.