Я
Ударился же ты с истории двуножных
К теории о сих почти черепокожных.
Зачем к большим у нас без милости уж строг?
Велик поистине воспетый русским «Бог»,
И равной не найдет себе и песнь Казани,
Журналы же дают порядочные бани
Дерзнувшим лик Петра хвалою порицать
Или Рымникского — сравненьем затмевать.
«Цветник» или «Москвы Меркурий» — суть кометы,
Предзнаменующи Глупницким грозны леты,
И каждый (редок пусть) противный им сей блеск
В Мидасовой луне даст жаром сильный треск.
Он
Ты споры продолжай; а брызги лун упавших
Соделают собой ряды миров множайших,
Падением других казнится ли глупец,
Из праха мыслит он алмаза быть творец.
Объемлет гений всё с одной подвижной точки,
Глупец, ее прошед, считает центром кочки.
Вот, например, здесь сей любимец нежных муз
«Чужой толк» написал, как истинный француз:
В нем дышит Боало — вот «Ябеды» писатель,
В нем виден уж творец, не виден подражатель.
Но сколько стоило перо их музам слез,
Как «Всякой всячины» хор шумный вслед полез,
И вместо, чтоб иметь прекрасные две штуки,
От продолжателей должны терпеть мы муки.
Вот отчего всегда любезен мне француз,
Что не берется он начатый портить вкус:
Родился кто сурком — в странах и бродит узких,
Не мыслит странствовать на льдинах алеутских,
Не переводит он в подполье небеса,
Сознав ничтожество, не мыслит в чудеса,
Расина нежный прах в покое оставляет
И дополненьями его не искажает,
Во стихотворный мир не вносит «Корифей»,
Чтоб ухо оскорбить чрез множество затей.
Я
О галлах плачешь ты — я плачу о германцах
И переложенных на наш язык британцах.
Энциклопе́дистов судьбина их жалчей.
Когда уже к нам вшел чудовище «Атрей»
И «Родамист», из всех презреннейший убийца,
То сколь их превзошел тот злой чернилопийца,
«Фиеску» и «Любовь с коварством» кто убил,
Дорогу избранным собою заградил…
Дорогу избранным, что, быв уничиженны,
Не напечатали труды свои почтенны,
Где выражение, объемлемость и вкус
Весь выдержали свой священнейший искус,
И прелагатель их, быв истый прелагатель,
К несчастью, не был лишь лиц глупых истязатель,
Чтоб поле удержать достойно за собой…
Достоинство себя не выставит трубой.
Что скажешь ты еще о бедненьком Мильтоне,
В мешке что тащится разносчика на лоне?
Он
О «Генриаде» ты что скажешь, например?
Я
Да что всё на уме лишь у тебя Вольтер?
О Клопштоке скажи или о Мендельзоне…
Он
Мне то же говорить о них, что о Язоне:
Руно свое в Париж все плыли доставать.
Я
Как, гениев прямых не в Лондоне печать
И не в Германии?..
Он
Нет! Хоть зарежь — нет тамо!
Я
Но без пристрастия когда судить лишь прямо…
Он
О ком, скажи ты мне, о ком заговоришь?
Я
Там Фильдинг, Джонсон, Стерн — ужели их не чтишь?
Он
Вот имена людей, погибших в переводе.
Но исторический словарь коль на свободе
С тобою разверну — соперников им тьма
У галлов…
Я
Что весь свет собой свели с ума,
Отнявши механизм у наций всех врожденный.
Он
Ну что и немец твой, толико вознесенный?
Что Эккартсгаузен — сей гнусный еретик,
Что математики теорию постиг?
Что Кант твой, что пожар тушить нам запрещает,
Пока морщинный лоб час-два не расправляет,
Что Шиллинг, коего столь трудно разбирать?
И Виланд, «Аристипп» чей всех заставит спать?
Коце́бу, ставит кой меж смехом нас и горем?
Что и британец твой, гордящийся столь морем,
Что Стерн его? — С ума сошедший вояжер.
Юм — скрадывал порок, описывая двор.
Шекспир известен всем — сей каженик могильный,
Юнг в уверении, что знаем столь всесильный,
Мильтона — уж … довольно восхвалил,
А впрочем, счислить всё — моих не хватит сил.
Я
Буффона оправдать премудро мирозданье?
Иль Махиа́веля морали начертанье?
Во лжи не уличишь Левека никакой?
Исправный геогра́ф из всех Монте́скью твой?
Нравоучителен Кувре…
Он
Счастливой ночи.
Прости.
Я
Доказывать тебе не стало мочи.
Желательно, чтоб спесь кто галлов низложил,
В литературе их — еще б уничтожил.
ПРИЛОЖЕНИЕ
А. Ф. ВОЕЙКОВ
302. ДОМ СУМАСШЕДШИХ
Другие редакции и варианты
РЕДАКЦИЯ 1
(1814–1817)
1
Други милые! Терпенье!
Расскажу вам чудный сон.
Не игра воображенья,
Не случайный призрак он.
Нет — но мщенью предыдущий
И грядущий с неба глас,
К покаянию зовущий
И пророческий для нас.
2
Ввечеру, простившись с вами,
Я в углу сидел один,
И Кутузова стихами
Я растапливал камин,
Подбавлял из Глинки сору,
И твоих, о Мерзляков!
Из «Амура» по сю пору
Недоконченных стихов.
3
Дым от смеси этой едкой
Нос мне сажей закоптил
И в награду крепко, крепко
И приятно усыпил.
Снилось мне, что в Петрограде,
Чрез Обухов мост пешком
Перешед, спешу к ограде
И вступаю в желтый дом.
4
От любови сумасшедших
В список бегло я взглянул
И твоих проказ прошедших
Длинный ряд воспомянул,
О Кокошкин! Долг романам
И тобою заплачен;
Но сказав «прости» обманам,
Ты давно уж стал умен.
5
Ах! И я… Но сновиденье
Прежде, други, расскажу:
Во второе отделенье
Я тихонечко вхожу.
Тут — один желает трона,
А другой — владеть луной,
Тут — портрет Наполеона
Намалеван как живой.
6
Я поспешными шагами
Через залу перешел
И увидел над дверями
Очень четко: «Сей отдел —
Прозаистам и поэтам,
Журналистам, автора́м,
Не по чину, не по летам,
Здесь места по нумерам».
7
Двери настежь Надзиратель
Отворя мне говорит:
«Нумер первый — ваш приятель,
Каченовский здесь сидит,
Букву „э“ на эшафоте
С торжеством и пеньем жжет,
Ум его всегда в работе:
По крюкам стихи поет,
8
То кавыки созерцает,
То обнюхивает гниль,
Духу роз предпочитает,
То сметает с книжиц пыль
И в восторге, восклицая,
Набивает ею рот:
„Сор славянский, пыль родная!
Слаще ты, чем мед и сот!“»