В трущобе, сердито беснуясь,
Холодный грохочет ручей,
Туманы ложатся, волнуясь,
А в роще гремит соловей.
Как серны, привычные кони
На черных висят крутизнах
Иль стелятся с жаром погони
По утлым тропинкам в горах.
И смотрит Юпитер приветно
На наш врассыпную поход,
И ждет нас на сон безответный,
Нас Веспер на сходку зовет.
Аврора проснулась, умылась,
Румяным потоком легла,
И Токсова даль озарилась,
И Фебом сменилася мгла.
Венчанный возница пускает
Своих лучезарных коней,
И, кудри откинув, сияет
В парадной ливрее своей.
И о́бдал он златом озера,
Кустарники, долы, леса…
Мы Фебу воскликнули: «Фора!
Брависсимо! vivat, ура!»
Начало 1840-х годов
У ног могилы Гедымина,
Теснясь, толпится шумный град;
Пред ней разбитая твердыня
Великокняжеских палат.
Пред злачным куполом могилы
Церквей восходят купола,
И громы русского орла
У той могилы опочили…
О Гедымин! В стране родной
Почиет мирно пепел твой!
Кругом враги когда-то были,—
Ливонцы, Новгород и Псков;
Татар, волынцев, поляко́в
Сюда наезды заходили;
Кругом сто княжеств и врагов,
Сто исповеданий различных
На ста языках, и столичных
Сто многолюдных городов.
Но смолкли бури боевые:
И все и вся — теперь Россия!
Не семь холмов, а семь морей —
Подножие святой державы!
Три части света — ложе ей,
Полмира — мера русской славы!
И, будто дома, рыжий финн
Могилу роет Митридата,
С товаром тащится литвин
От Арарата до Карпата,
С Амура в Калиш наш солдат
Идет прогулкой на парад!
<1842>
Здорово, старый Дон, здорово, Дон унылый!
Как родина моя, ты стал мне свят и мил;
Я полюбил тебя из всей казачьей силы,
Твои печали все к душе своей привил.
Казацкая страшна была когда-то сила:
С своими лодками ты пенил Черный понт,
И кланялся тебе Азов и Трапезонт.
Но ты разбогател — и зависть страх сменила!
Уж не к тебе идут, а ты к ним на поклон!
Богат ты, старый Дон, и углем, и вином,
И рыбой всякою, и солью, и скотом.
Богат ты, старый царь Азовского поморья,
Тебе не надобно стороннего подспорья;
Богат, а сам в пыли лежишь!
Как у младенца, спит твоя простая совесть,
Бредешь ты нищенски и про себя ворчишь
Геройских дел и бед страдальческую повесть.
Я вслушался в нее, запечатлел душой,
Ношу ее в себе и донесу потомкам…
Всплесни же, старый Дон, веселою волной,
Благословенье дай казачества обломкам.
Ведь ты пред смертию — твой час последний бьет
Под орифламмою священных преимуществ
В грудь благородную граф Киселев воткнет
Меч государственных имуществ.
1847
Помнишь ли, мой идол гордый,
Праздник в честь седой зимы —
На груди немой и твердой
Льдом окованной Невы?
Звезды блещут на балконах,
Солнца ночью зажжены,
И в кристальных павильонах
Разноцветные огни.
Дико, весело и шумно,
Мчатся тени на коньках…
Пламя тешится безумно
Над красавицей в цепях.
Пламя, шум и звуки рая
Не разбудят ото сна;
И русалка ледяная
Безответно холодна!
В этом мифе муки страстной
Полный смысл моей мечты:
Пламя — это я, несчастный,
Ледяная — это ты!
324. "Есть имена: любовника, супруга…"
Есть имена: любовника, супруга…
Их ветхий смысл был дорог всем векам;
Но, ангел мой, простое имя друга
Я предпочту всем прочим именам.
Нет, не дари и этого названья,
И в дружбе есть корыстные мечты;
А у престола чистой красоты
Преступны и чистейшие желанья!
Нет! Бог с тобой! Любовью безыменной
Доволен я — мне нечего желать:
Есть слезы у меня, твой образ вдохновенный,
Живою памятью так верно сохраненный,
И горькое умение страдать.
A. В. Тимофеев. Гравюра 1830-х годов. Воспроизведено с фронтисписа книги Тимофеева «Опыты», ч. 1, СПб., 1837.
Алексей Васильевич Тимофеев родился 15 марта 1812 года в городе Курмыше Симбирской губернии. Двенадцати лет он был отправлен в Казань, где четыре года проучился в местной гимназии, а потом еще три года в Казанском университете (на нравственно-политическом отделении). Окончив его в 1830 году со званием кандидата юриспруденции, Тимофеев едет в Петербург и вскоре устраивается там на место помощника столоначальника в департамент уделов.
В 1832 году он публикует прозаическую пятиактную драму «Разочарованный» в неистово-романтическом вкусе, а в следующем году — три небольших сборника по двенадцать песен каждый. Неуспех этих изданий[229] не охладил писательского энтузиазма Тимофеева. В 1833 году он напечатал «Послание к Барону Брамбеусу» (то есть О. И. Сенковскому), в котором, между прочим, взывал: «Научите меня, ради бога, как мне сделаться известным!.. я не имею расположения ни к какой службе. Для гражданской слишком беззаботен; для военной слишком чувствителен; для ученой — слишком мало учен; я родился быть поэтом»[230]. «Послание», как и некоторые художественные произведения Тимофеева, было написано в том серьезно-наивно-курьезном тоне, который отдавал мистификацией, но на самом деле был чужд подобной цели.
Заигрывание с Бароном Брамбеусом кончилось тем, что последний вдруг предоставил Тимофееву самую обширную в то время литературную трибуну в России — журнал «Библиотека для чтения». Подобно Кукольнику, Тимофеев сделался присяжным сотрудником журнала Сенковского по отделу «изящной словесности», который он в течение 1835–1839 годов из месяца в месяц наполнял своими стихами и прозой. Не довольствуясь этим, Тимофеев печатает отдельными изданиями свои «фантазии» — «Поэт» (1834) и «Елисавета Кульман» (1835), повесть «Художник», пьесы «Счастливец» (1834), «Рим и Карфаген» (1837). В 1837 году он уже выступает с трехтомным собранием своих сочинений под заглавием «Опыты». В том же году по случаю издания немецкого перевода «Елисаветы Кульман» Сенковский печатает панегирический отзыв о Тимофееве-поэте, провозглашая его достойным преемником Пушкина («Библиотека для чтения», 1837, № 4).
вернуться
В анонимной заметке «Литературных прибавлений к „Русскому инвалиду“» Тимофеев был даже высмеян (1834, 15 сентября).
вернуться
«Сын отечества и Северный архив», 1833, № 27, с. 7–8.