Судья Ди тоже отправился в свои покои. Там он передвинул кресло к открытым раздвижным дверям и устало опустился в него. Обхватив правой рукой локоть левой, он опустил подбородок на крепко сжатый кулак и мрачно уставился на сад камней, освещенный бледным светом предвечернего солнца.
Долгий, протяжный крик в вышине заставил его поднять глаза. Там пролетала стая гусей, их крылья неспешно вздымались и опускались в небесной синеве. Верный признак осени.
Наконец судья встал и прошел в комнаты. Равнодушно переоделся в то же темно-фиолетовое платье, в котором был вчера во второй половине дня. Водружая на макушку жесткую высокую шапочку, он услышал, как в переднем дворе стучат кованые башмаки. Это прибыло военное сопровождение, а значит, скоро участники празднества отправятся в путь.
Пройдя через главный двор, судья присоединился к Лу. На Могильщике было выцветшее синее платье, подпоясанное вокруг отнюдь не тоненькой талии вместо кушака простой веревкой, и большие соломенные сандалии на босу ногу. В руках он держал крючковатую палку, с которой свисал узелок с одеждой. Когда они вдвоем поднялись на мраморную террасу перед главным залом, где стояли в своих блестящих парчовых одеяниях судья Ло, академик и придворный поэт, Могильщик хмуро проговорил:
— Не тревожьтесь насчет моего вида, господа! Я переоденусь в храме на утесе. В этом узелке мое лучшее платье.
— У вас впечатляющий вид в любой одежде, Могильщик! — добродушно сказал академик. — Я поеду с вами, Чан. Мы должны обсудить наши разногласия относительно того этюда в стихах.
— Отправляйтесь! — заявил Могильщик. — Я пойду пешком.
— Это невозможно, господин, — запротестовал судья Ло. — Горная дорога крутая, и...
— Я хорошо знаю эту дорогу, мне доводилось преодолевать и более крутые подъемы, — отрезал Могильщик. — Мне нравятся горные пейзажи, нравится заставлять тело работать. Я просто зашел сказать, чтобы вы не беспокоились насчет носилок для меня. — И он со своей крючковатой палкой на плече зашагал прочь.
— Ну, в таком случае ты поедешь со мной, Ди, — сказал До. — Госпожа Юлань займет третий паланкин вместе с горничной моей Первой жены, которая будет ей прислуживать. — Повернувшись к академику, он спросил: — Господин, могу я проводить вас к паланкину?
Наместник вместе с академиком и придворным поэтом сошел по мраморным ступеням, и тридцать солдат отсалютовали им своими алебардами. До и судья Ди как раз собирались сесть во второй паланкин, когда увидели появившуюся на террасе впечатляющую фигуру поэтессы, одетую в развевавшееся тонкое платье белого шелка и синий парчовый жакет с серебряным цветочным орнаментом и широкими рукавами. Густая масса ее черных волос была уложена в сложную высокую прическу, которую удерживали длинные серебряные шпильки; их концы украшали золотые филигранные подвески со сверкающими синими сапфирами. За ней следовала пожилая служанка в простом синем платье.
Поудобнее устраиваясь на подушках, Ло раздраженно спросил:
— Ты видел это платье и шпильки, Ди? Она взяла их на время у моей Первой жены! Кстати, наша поэтическая встреча не затянулась. Академик и Чан оказались не расположены откровенно высказывать свое мнение относительно моих стихов. А Могильщик даже не попытался скрыть скуку. Неприятный тип! Но должен сказать, что Юлань сделала несколько очень уместных замечаний. У нее, голубушки, хорошее чувство языка. — Он подкрутил кончики своих усиков так, чтобы они смотрели кверху. — Теперь о том, где были мои гости во время суда над генералом Мо. Выяснить это оказалось совсем несложно. Стоило мне упомянуть это дело, как академик прочел о нем целую лекцию. Оказывается, цензор призвал тогда его к себе, чтобы посоветоваться относительно ситуации в уезде. Что до Чана Ланьпо, то он тоже был здесь, вел переговоры с недовольными крестьянами-арендаторами. Его семья, знаешь ли, владеет чуть ли не половиной здешних пахотных земель. Чан присутствовал на заседаниях суда, чтобы иметь возможность понаблюдать за противоречивыми человеческими страстями. Во всяком случае, он так сказал. Могильщик Лу жил здесь в старинном храме, проводил беседы о каком-то буддийском тексте. А вот были ли они в Озерном уезде, когда арестовали поэтессу, я не спросил. Куда ты пристроил девчонку из святилища Черной Лисицы, Ди?
— Она умерла, Ло. От бешенства. Наверно, подцепила от какой-то лисы. Понимаешь, она всегда их любила, даже позволяла им лизать себе лицо. И вот...