Могильщик Ло кивнул своей большой круглой головой.
— Я знаю. Когда я сегодня шел сюда по горной тропе, то впервые в жизни встретил черную лису. Увидел мельком ее гибкое, длинное тело, блестящий черный мех. Потом она шмыгнула в кусты и исчезла...
Он со скрежещущим звуком потер поросшие щетиной щеки. Затем, по-прежнему глядя на луну, непринужденным тоном спросил:
— У вас имелись изобличающие академика доказательства, Ди?
— Ни единого, господин. Но поэтесса думала, что они у меня есть, поэтому все произошло благодаря ей. Не разговорись она, я бы еще какое-то время разглагольствовал, но в конце концов все свелось бы к неопределенной теории. Академик назвал бы это интересным упражнением в умозаключениях, и на том дело бы и окончилось. Он, конечно, прекрасно знал, что никаких доказательств у меня нет. И покончил с собой не потому, что боялся законного возмездия, а лишь из-за гигантской, нечеловеческой гордости, не позволившей ему жить, зная, что кто-то испытывает к нему жалость.
Могильщик снова кивнул.
— Ди, это была настоящая драма. Человеческая драма, в которой и лисам довелось сыграть свою роль. Но нам не следует смотреть на нее с ограниченной точки зрения нашего маленького человеческого мирка. Есть множество других миров, которые соприкасаются с нашим, Ди, накладываются на него. С точки зрения лисиц это была лисья драма, в которой людям довелось сыграть весьма незначительную роль.
— Возможно, господин, вы и правы. Пожалуй, все началось около сорока лет назад, когда мать Шафран, тогда еще совсем девочка, принесла в дом маленького черного лисенка. Я не знаю. — Судья вытянул свои длинные ноги. — Что мне точно известно, так это то, что я устал как собака.
Собеседник Ди искоса посмотрел на него.
— Да, Ди, вам лучше бы отдохнуть. И вам и мне предстоит долгий путь, каждому — в том направлении, который он для себя избрал. Очень долгий и весьма утомительный путь.
Могильщик откинулся на спинку кресла и посмотрел вверх, на луну, своими выпуклыми, немигающими жабьими глазами.
Послесловие автора
Судья Ди (630-700) — историческое лицо. Он был блестящим детективом и знаменитым государственным деятелем династии Тан. Однако все события, описанные в этом романе, полностью вымышленные, как и большинство персонажей, за исключением лишь поэтессы Юлань. Ее прототипом стала знаменитая поэтесса Юй Сюаньцзи (844-871), которая действительно была куртизанкой. После взлетов и падений она окончила жизнь на эшафоте, приговоренная за то, что забила до смерти свою служанку, однако ее виновность так и не была окончательно доказана. Чтобы больше узнать о ее карьере, читатель может обратиться к моей книге «Сексуальная жизнь в Древнем Китае» (Лейден, 1961. с. 172-175). Стихи, процитированные в этой книге, действительно принадлежат ей.
Относительно аспектов китайской литературной жизни, упомянутых в этом романе, возможно, стоит напомнить читателю, что на протяжении почти двух тысячелетий в Китае проводились литературные экзамены, которые на конкурсной основе давали доступ к государственной карьере. В них мог принять участие любой гражданин, и, хотя у сыновей обеспеченных родителей, разумеется, было больше возможностей для подготовки, чем у выходцев из бедных семей, тот факт, что каждый, кто успешно сдавал экзамен, сразу получал официальное назначение независимо от социального и финансового положения, придавал государственному устройству некоторую демократичность и оказывал уравнивающее влияние на общество.
Литературные достижения играли в социальной жизни главенствующую роль, и особенно высоко, по сути, даже выше, чем живопись, ценилась каллиграфия. Это можно понять без труда, если вспомнить, что китайские иероглифы — по большей части идеографические символы, которые скорее рисуются, чем пишутся; каллиграфию можно с полным правом сравнить с абстрактной живописью западного мира.
Тремя религиями Китая были конфуцианство, даосизм и буддизм, последний был заимствован в Индии в первом веке нашей эры. Большинство государственных чиновников были привержены конфуцианству, они с сочувственным интересом относились к даосам, но по большей части недолюбливали буддизм. В седьмом веке, однако, из Индии в Китай просочилась новая разновидность буддизма, называемая там чань, которая впитала в себя много даосских элементов. Она отрицала Будду как спасителя и объявляла все священные книги бесполезными, утверждая, что спасение следует искать внутри себя. Эта доктрина снискала себе популярность в китайской эклектичной литературе, а также в Японии, где она известна как дзен. Герой этой книги Могильщик Лу — дзен-буддийский монах.