IV
Всего лишь миг!
Так — в полуночной тундре
Олений сон тревожит мерзлый хлыст!
Так — бледность жуткую
скрывая пудрой,
тревожит сердце опытный артист.
Мгновение!
И вновь в круговорот
знакомых дней увлечена душа,
и снова гости входят, беззаботно
по доскам покоробленным шурша…
Британских щек кирпичные румянцы,
минутная восторженность славян
фокстротом слов —
американским танцем
французские,
немецкие
слова!
Скользят друг к другу
льстивыми речами
торжественные посетители…
Хозяин, слышите?
Они — скучают…
Спешите к ним!
Развеселите их!
V
Скорей!
Развеселите их, хозяин,
пока сознание у них на дне.
Скорей!
Скорей!!
Вы знаете: нельзя им
теперь со мною быть наедине.
Ведь здесь — по этим выщербленным доскам —
хожу и я,
и близок мой черед!
Ведь я могу быть чутким подголоском
их совести…
Вот — проскользнув вперед
неслышным шагом
(в тростниковой чаще
так хищный зверь скользит на водопой),
одним прыжком
в углу
на гулкий ящик,
толпе — над головами — над толпой
я крикну!
Розовыми пузырями
сорвутся маски с восковых людей:
с имен, что мы привычно презираем,
с примеров подражанья для детей.
VI
Я крикну!
В парусиновом музее
с подставок медленно на пол сойдут
живые люди.
Не посмеет
их задержать хозяин:
лишний труд!
Уже глаза в глазах,
в шагах походки
заметили знакомые черты;
уже обрушились перегородки
веков.
В растерянности суеты
уже ищейками бросая взоры,
в уме подсчитывая гонорар,
спешат талантливые репортеры…
Уже сенсации готов удар,
и через час на перекрестках улиц,
протягивая влажные листки,
от тяжести и скорости сутулясь,
появятся газетчиков полки.
VII
Какая радость может быть в печати:
вдвоем с газетой в сладостной тиши,
все имена — читать и обличать их
в переворотах знаний и души.
Великий Петр!
Он — призовым боксером,
его удел — песчаный, пыльный ринг,
и славой увядающею скоро:
удар,
свисток,
толпы звериный рык.
Наградой — ресторан
и воздух синий
от папирос,
и поднятый стакан,
и тост,
что возгласит банкир и циник
лысеющий, лукавый Талейран.
Он любит бокс и любит Клеопатру.
Над Нилом — над искусственной водой
она блестит по строгому контракту
незаменимою кинозвездой.
VIII
Так — изменившись, так — в суровой роли
врачей, чиновников, мастеровых
идут в толпе Ньютон, Савонарола,
Людовик Солнце, тысячи иных
имен таких же славных.
Пиджаками
скрывая мускулы и котелком
нетленный гений,
вялыми шагами
с толпой сливаются. Толпе знаком
их шаг, их взгляд.
Ни речи, ни костюмы
не выделяют их…
И не нужна
толпе — их жизнь: бесцветно и угрюмо,
как жизнь толпы, развернута она.
Музеи восковых фигур закрыты.
Хозяин — нуль, хозяин — проиграл:
он не живет уже, и скроют плиты
еще один невыгодный финал…
Плати, хозяин, чтобы я молчал!
СЛУЧАЙНЫЕ СТИХИ
Как долог путь! Избитая дорога
И месяц сгорбленный, и вялая трава…
По вечерам — у дымного порога
Плащом дорожным тело укрывать.
И знать: ничто не будет новым;
Разрежет солнце вяжущую муть,
И застучат опять подковы —
В далекий путь.
Измятыми, лежалыми словами
Не высказать расплесканную грусть…
Нет женщины печальнее глазами,
Чем Русь!
Ветер обманный
Над полями стынет.
Над полями туманы
Густые, густые, густые…
Слова — колосья: долгими ночами
Их гнет к земле расплесканная грусть:
Проходит женщина с печальными глазами
Русь!