Выбрать главу
Потомок глухой Колизея! Мы вежливо мимо пройдем. Но жадно мальчишки глазеют, Проткнув парусину гвоздем.
И так под заплатанной крышей Оркестра гудят голоса. Такие на пестрой афише Заманчивые чудеса,
И люди в линялых ливреях У входа так важно вросли, Что, бросив окурки скорее, Мы не устояли — вошли.
Плюются тромбоны по нотам, И скрипки дрожит голосок, И тленьем, навозом и потом Утоптанный пахнет песок.
Так где-нибудь в чаще во мраке Звериная пахнет нора… А кто-то в малиновом фраке Выкрикивает номера.
На розовом круглом колене Наездница, хрипло крича, Порхает по мягкой арене, Под выстрелы злые бича.
Приказчиков чувства волнуя, Пустую улыбку храня, Воздушные шлет поцелуи С широкого крупа коня.
Растет в нас тревога глухая, И странно сердца смущены, Когда, допотопно вздыхая. Прессуют опилки слоны.
Танцуют веселые кони, Ломает себя акробат. И публика плещет в ладони. И клоунов щеки звенят.
Кровавые римские игры, Все так же пленяете вы. Взвиваются легкие тигры. Ревут золотистые львы.
А скрипка по-прежнему плачет. И вот высоко-высоко По скользким трапециям скачет Красавица в черном трико.
И музыка в ужасе тает. И, сделав решительный жест, Красивое тело взлетает На тонкий согнувшийся шест.
И там выпрямляется гордо, Дрожит и качается жердь… С тупой размалеванной мордой Под куполом носится смерть.
И звезды сияют сквозь дырки. Мы смотрим наверх не дыша. И вдруг — в ослепительном цирке Моя очутилась душа.
В нем ладаном пахнет, как в храме, В нем золотом блещет песок, И — сидя на тучах — мирами Румяный жонглирует Бог.
Летают планеты и луны, Лохматые солнца плывут. И бледные ангелы струны На арфах расстроенных рвут.
Бесплатно апостолы в митрах Пускают умерших в чертог. Смеется беззвучно и хитро Небесный бесплотный раек…
А здесь — на земле — мы выходим. К трамваю бредем не спеша. Зевнув, говорим о погоде. И медленно стынет душа.
Бог изредка звезды роняет. Крылатый свистит хулиган… И темная ночь обнимает Огромный пустой балаган.
Прага, 1928 «Воля России». 1928. № 10–11

БЕСЧУВСТВИЕ

         Как ротозеи по дворцам, Где спит бессильное искусство, — По гуттаперчевым сердцам Бредут изношенные чувства.
         В коробках каменных своих, В кинематографе, в трамвае — Мы пережевываем их, Лениво их переживаем.
         В нас цепенеет дряблый страх, В нас тщетно молодится вера… Так мох цветет в глухих горах, Колючий, высохший и серый.
         Не покраснев, не побледнев, Мы все простим, оставим втуне, — И никогда плешивый гнев Ножа нам в руки не подсунет.
         И кто под строгим пиджаком Хоть призрак жалости отыщет. Когда сияющим грошом Мы откупаемся от нищих.
         А пресловутый жар в крови Мы охлаждаем на постелях, И от морщинистой любви В убогих корчимся отелях.
         И только ветхая печаль Нам души разрывает стоном. Как ночью уходящий в даль Фонарь последнего вагона…
«Воля России». 1929. № 8–9

ВОСКРЕСЕНЬЕ

Фабричный дым и розовая мгла          На мокрых крышах дремлют ровно. И протестантские колокола          Позванивают хладнокровно. А в церкви накрахмаленный старик          Поет и воздевает руки. И сонный город хмурит постный лик,          И небо морщится от скуки. В унылых аккуратных кабачках          Мещане пьют густое пиво. Но кровь, как пена желтая, в сердцах          Все так же движется лениво. Хрипит шарманка, праздностью дыша.          Ей вторит нищий дикой песней… О, бедная! о, мертвая душа!