ТВОРЧЕСТВО
Как он поет! Он хочет жить — восторг,
он бьется ночью в облаке сирени;
дневные встречи, как безликий морг,
где лишь неузнанные тени.
Вплывают звезды. Голубую горсть
я зачерпну, я развернусь, я брошу, —
пускай летит, — лови, лови, мой гость,
мою сияющую ношу.
И словишь ты. В раскрытое крыло
душа метнется птицей и застынет.
и сквозь звенящее, морозное стекло
ты пронесешься в звездную пустыню.
«Шуршанье в кустах, и в прозрачном, как небо, пруде…»
Шуршанье в кустах, и в прозрачном, как небо, пруде —
шорох и колыханье.
Звездная ночь, она бьется в зеленой воде,
как мертвое воспоминанье.
И плещет о берег. И в омут кидаясь, как в сны,
в блаженное головокруженье,
из знойного плена дерев и весны
дрожащие падают тени.
Ленивой волною текут под откос,
в зеленую воду, и там замирая,
но снова и снова в шумящий хаос
из плеска воды, как из сна, возвращаясь.
Из сна возвращаясь… ты помнишь, тогда
такое ж струилось и гасло сиянье
из ночи разлуки… забудь… навсегда…
улыбка и музыка, и прощанье.
«В зеркальных ледянистых лужах…»
В зеркальных ледянистых лужах
стояла темная вода,
а ночь была холодный ужас;
срывалась черная звезда
от гулких ливней и ветров
на безнадежные деревья
и на бульвары городов,
на наши дымные кочевья.
И прошумели небеса,
как отшумят воспоминанья; —
в пустые темные глаза
плывет холодное сиянье.
И непришедшая весна,
как будто медля в отдаленьи,
в безглазые провалы сна
крылатою спускалась тенью,
напоминая нам еще,
что под неистовством несчастий
наш крик и трепет освещен
душой, разорванной на части.
IN MEMORIAM HOELDERLIN [107]
Диотима, вернись… я сгораю, падая в тьму;
ты сквозь жизнь прорастала огромною тенью,
ты зимою цвела, ты сияла мне одному,
а зима отвечала горячею розой и пеньем.
Ты помнишь ту жизнь, Диотима? Тогда
все ночи и звезды сквозь нас восходили, —
и бились в дремоте, в зеркальных тенетах пруда,
а в небе шумели орлиные крылья,
и черные клювы мерцали в ночи;
любовь поднималась, как клекот на скалы…
но крылья затихли… и солнца лучи
текут и пронзают, холодные тонкие жала.
Все в ночь обращается… слышишь… все в ночь…
и в солнце бессолнечном, в темные годы,
я вижу тебя отступающей в ночь,
в пустые пространства жестокой и спящей природы.
УРОК РОМАНТИКИ
Огонь струится,
свеча плывет,
и гость стучится,
ко мне идет.
Лиловым лоском
цветы текут,
горячим воском
мне пальцы жгут.
И бьется звоном
окно в огне,
вечерний гомон
плывет ко мне.
Влетают звуки,
танцует мир,
в дыму и скуке
сырых квартир.
А гость садится
у синих стен,
взлетает птицей
с цветком Кармен.
В звенящем танце
идут за ней
с глазами пьяниц
и королей.
И в вихре темном
кружась, кружась,
в вечерний гомон
ты унеслась.
Так каждый вечер
прекрасен мир,
безумный ветер
по струнам лир.
Далекий отсвет
страны твоей,
дрожащий отсвет,
игра теней.
РАССТАВАНЬЕ
Все отступает в сумрак лет,
и ты, душа, уходишь с ними,
стирается на камне след,
где было раньше имя, имя…
В твоих летящих волосах
и в нежности твоей чудесной,
кому дано познать твой страх
пред неизбежным, неизвестным?
И кто поймет твой трепет рук, —
о раненые крылья птицы! —
где музыки бессмертный звук
над скрипкою еще томится
и умирает не родясь.
СВИДАНЬЕ
Там в тишине рождался звук
и нарастал из отдаленья,
ты в зеркале прошла, мой друг,
прозрачной, неживою тенью,
и, руки протянув ко мне,
ты в призрачной своей отчизне
изнемогала в темном сне,
в стеклянной задыхалась жизни,
о, если б вырваться могла
неотвратимою судьбою,
о, если бы со мной была
ты настоящею, живою,
но с плачем падала без сна
туда, где я помочь неволен,
где голос мой не заглушил
твоей непоправимой боли.
вернуться
107
В память Гёльдерлина (лат.). Гёльдерлин Иоганн Христиан Фридрих (1770–1843) — немецкий поэт; под именем Диотимы воспевал свою жену Сюзетту Гонтар.