Сердце птицей пленной за глухой оградой,
Только через сумерки перемахнет крылом, —
Ночью, как и днем, — унылая услада.
Омут откровенный плещет о былом.
Но совсем охотника нет до птицы редкой,
Людям скуки пленница больше не нужна…
Сердце в клетке звонкой, сердце в тесной клетке.
— Так зачем же солнце, так зачем весна?
«Мы встречаемся, как будто не видались…»
Мы встречаемся, как будто не видались,
Говорим слова из глубины,
И в ответ — из затаенной дали
Слабый голос погружает в сны.
Мы сошлись у ангельской постели,
Нам склоняет голову тоска.
Мы казалось бы веками пели,
Если б грудь не так была узка.
Слишком рано мы лететь решились,
Детскую мы надорвали грудь:
Ослабев, под крышу мы забились:
Может, буря распахнет нам путь.
А пока друг друга мы встречаем, —
Каждый скажет, что во сне видал, —
И глаза навстречу раскрываем,
Как колодец тысячи зеркал.
«С тобой — от каждого касания…»
С тобой — от каждого касания
Чудесного жду звона.
Раскрытого воспламенения,
Скрытого замирания.
Когда же судьба благосклонна,
И ждут только слова ресницы,
Как птицы — встречного ветра,
Тогда в досадном смятении
Чужими словами играю,
Боясь слишком верного звука,
Слишком полного эха.
А солнце нас тканью грубой
Как мертвых уже пеленает.
«Не о главном. В грубом свете солнца…»
Не о главном. В грубом свете солнца
Бьется мысль о гладкий тротуар.
Промах снова слишком поздно вспомнится.
Упустил я твой случайный дар.
И когда о тень крыла споткнулся,
Ты уже — на стороне другой.
Разве только в замедленьи пульса
Вздох почуяла ты мой.
Может быть, тогда ты и споткнулась,
И задумалась, замкнулась в сон,
И во сне не мне ли улыбнулась,
И пришла домой, как с похорон?
Утешенье горькое и злое.
Только разве может быть верней?
Надо мною в нестерпимом зное
Голубое белого бледней.
НАРЕКАНЬЯ
Раструб вокзала отступает.
Сарай назойливой тоски.
Железа суетня пустая
Сдвигает нежные тиски.
Испытанные нареканья
Усладу горькую сулят,
Бессонной грусти неприкаянной
Гремучий разливая яд.
Сквозная зыбкость поездная:
Скупое ослабленье пут.
Пустая чуткость неземная —
Последний для земли приют.
ПОСЛЕДНИЕ ДНИ
Алле Головиной
Последние я провожаю дни,
как поезда вагоны спящие.
И каждый день свои несет огни,
как в окнах взоры уходящие.
И каждый день скользящею тоской
во тьму отходит, и не помню я,
где оборвался призрачный покой
и началась бессонница огромная.
Зачем под крыльями чужих огней
считаю я, что мной навек потеряно?
Как будто в полной нищете своей
еще теперь не до конца уверен я.
К АЛЛЕ ГОЛОВИНОЙ
Еще средь нас, но вся уже ты там.
Как пламя тянешься и таешь в нетерпеньи,
Еще привычным верим мы словам,
Как верят выраженью сожаленья,
Еще мы дышим трепетом твоим,
Еще живем одним с тобою хлебом, —
Но чаще смотрим в страхе и молчим.
И голос твой — как бы с чужого неба.
Очнемся, и забудем место, час,
Но ты такою нам нужнее хлеба будешь.
А ты, пожалуй, и не вспомнишь нас,
Ты и себя, какой была, забудешь.
ВЕНЧАНЬЕ
Все в этом мире случается,
Все непонятно для нас.
Пышною свадьбой кончается
Каждый хороший рассказ.
Ты хочешь кончить, иль начать достойно.
Иль просто оборвать и умереть?
Как твой жених уверен, как спокойно
Умеет он и на тебя смотреть.
Хотя ты платье белое надела,
Но тень твоя теперь еще темней,
Так и душа, когда блистает тело,
Еще темней последней из теней.
Очнись! Обряд земного сочетанья
Куда страшнее Страшного Суда:
Там может быть надежда на свиданье,
А здесь, увы, прощанье навсегда.
«Видишь, как небо пустеет…»
Видишь, как небо пустеет.
(Теперь ты умеешь верить?)
Слышишь, как ветер веет.
(Тебе утешать отрадно?)
Поздно. Не надо согласья —
Надежда его нежнее.
Пусто. Оставь мне обиду —
Она нужнее счастья.
ЗОЛОТАЯ КРОВЬ
Тая пылью сонно золотою,
Солнце движется едва.
В тягостном и сладостном застое
Тяжелеют все слова.
Только звонкой золотой волною
Солнце полнит кровь мою.
Что мне делать с кровью золотою
И пустою, как в раю?