Выбрать главу

1933

«Ушла земля под лентою из рельс…»

Ушла земля под лентою из рельс, Ушел, качаясь по обрывам, лес. Состав стучал.             Кривой лесной аллеей Ушли свистки.             И на дворе темнеет… Большой закат озолотил тайгу, И тени замирают на снегу.                         И смят мороз. Наперекор зиме на ближний лес                                     Закат бросает медь. И слышно мне: не перестав шуметь, Состав считает буферную медь, А лес плывет… Деревьям нет конца… И ждешь не станцию, а тройку в бубенцах. И ждешь не зарево огней — лесную муть, Столб верстовой и рыжую корчму… Визжат колеса… Круче поворот. Лес оборвался.             И в окно завод Влетел, как песня.             Строен и здоров Упругим строем труб и скрубберов. Какая встреча!             Руки фонарей Рефлекторами машут на горе. Какая встреча!             И на всех парах Гудки кричат: — Привет, железный брат! — Ну, как дела?             — У нас? Идет литье! И паровоз, покашливая, пьет… И виден мне прекрасный новый век. Громадный корпус.                         Рядом человек. На нем лучи.             Он землю бросил в жар, Потомок мастера кремневого ножа! Он плавит медь!             Он держит лес в руках. И на закате плавятся цеха. И на ветвях, упругих и сухих, Корнями впитанный, густеет малахит, И на волнах величественных крон Звенят снега — лесное серебро…

1933

ЖИТЬ

I
Была палата битком набита Людьми, но я тосковал, Пока иностранца Аллана Смита Не было в головах. Койки стояли, подушка в подушку. Но каждый страдал как мог… Мы поправлялись,                           ели ватрушки, Резались в домино. Но…      вверх пошла кривая температур. Подпрыгивая донельзя. Доктор был хмур, и вечер был хмур, И нервничал строгий Цельсий… Палата дралась не на жизнь, а на смерть За воздух, за солнце, за росы… Люди ворочались в полутьме, Сгорблены и раскосы… А ночь по окну плыла и плыла, В далекую степь звала. Луна на одеялах ткала, И бредил больной Аллан.
II
— Трубите, оркестры!                             Война! В полках аресты:                        — Где агитатор?! Над Чикаго луна,                    как глаз у быка, Лизнувшего кровь собрата. Фронт… Месяцами в грязной дыре. Блиндажный озноб и жар. Я хотел, мой друг, тогда умереть, Отдыхать и лежать, лежать. Мать надеялась: — Может, воротится? Молилась, и я шагал. Пришел.              Но ныла в хвостах безработица, Как раненая нога. Мама! Я не отчаялся,                                нет! Не плачьте, я вас не виню. Я кончил проклятый университет, Чтоб сесть на Седьмой авеню. Три года          с бурчаньем в желудке                                           стареть, За день добыв бутерброд! Я снова хотел, мой друг, умереть, Скитаясь у бирж и ворот. О, как хотел я таскать тюки, Слоняясь по пристаням!.. Но мне не везло:                    друзья из реки Вытащили меня. — Где это было? Зима. Постойте. Буран.           А руки висели, как грабли. Меня подобрал инженер                               в Детройте, Думал, что я избит и ограблен. Он не ошибся!                  Я бился в ворота, Ограбленный самой богатой страной! …Русская леди ходила за мной… Русский механик дал мне работу… Он отстоял мою пару рук, По ним не прошлось                                острие ножа. Я не хочу умирать, мой друг! Я не могу лежать! Уже от росы отпотело стекло, Туман одевал этажи… Палата седела                 от стонов и слов, Палата дралась за жизнь.
III