В один из жарких дней лета 41 года, они расстреляли пассажирский поезд, везущий из Ленинграда беженцев. Поезд уже отъехал довольно-таки далеко от города и представлял собой легкую добычу. С воздуха он напоминал длинную, дымящуюся с головы гусеницу. Едва они дали первые очереди, поезд остановился и люди, в основном дети, запрыгали из вагонов, как горох, просыпавшийся из прохудившегося пакета. Ганс не слышал их криков и плача, лишь рев мотора и четкий стук пулеметной каретки. Пули, уходя вниз длинными хорошо видимыми трассирами, вспарывали эти горошины, и они уже не катились по полю, а сразу замирали, там, далеко на земле, такие ненастоящие, в своей микроскопической смерти. А потом, расстреляв весь свой боезапас, Ганс просто для острастки, для куража, как делал всегда, пронесся над землей так низко, что оставшихся в живых людей обдало теплом хорошо прогретого мотора и запахом керосина. Для них, он знал, это было дыхание самой смерти. За мгновенье до того, как стремительно уйти в небесную синеву, потянув на себя в штурвал, Ганс вдруг увидел лицо ребенка, который не мигая смотрел на него. За какие-то доли секунды, пока самолет проносился над землей, взгляд летчика успел выхватить всю картину: выгоревшая на солнце трава, растревоженная направленным потоком горячего воздуха, ребенок, лежащий навзничь; в сжатом кулачке белеет узелок. Ребенок был уже мертв: на теле расплывались следы от пуль, и летчику вдруг стало не по себе. Ему почему-то представилась его собственная дочка и ее ручки, так приятно пахнущие шоколадом. Ганс не помнил, как вернулся на базу. Ему вдруг захотелось напиться.... Ночью его мучали кошмары: пассажирский поезд и убитый русский мальчик с широко раскрытыми удивленными глазами. С той поры, война перестала казаться летчику игрушечной и нестрашной...
Зимой 42 года, в одном из воздушных боев, погиб друг Ганса Вильгельм. Его самолет загорелся и взорвался прямо в воздухе. Ганс тогда догнал расстрелявший друга истребитель и точной очередью из всех своих пулеметов снес ему хвост. Он даже проследил падение врага в засыпанное снегом поле и сделал лишинй круг, чтобы посмотреть, как догорают внизу изуродованные ударом останки.
А потом, вдруг что-то сломалось в добротном механизме стальной немецкой машины и война покатилась назад, все ближе и ближе к Германии. Фюрер уже не казался Гансу человеком, который знает как надо. Он вдруг превратился в обыкновенного смертного из плоти и крови, который ради своих безумных идей привел страну к новой катастрофе. Мир рухнул для летчика в том момент, когда он узнал, что одна из бомб русского бомбардировщика, сравняла с землей его дом в окрестностях Берлина, и он разом потерял и жену и дочку, от ладошек которой так вкусно пахло шоколадом. Ожесточившись, Ганс стал искать смерти в бою, но она почему-то избегала его и он стал сильно пить. А потом, война закончилась и ему повезло попасть в плен к американцам - русские бы точно расстреляли его. После возвращения из лагеря для военнопленных, Ганс поселился в Западном Берлине, где вскоре, женился на молодой солдатской вдове с сыном. Она тоже родила ему сына. Жизнь, как будто-бы, налаживалась, и он бросив пить, снова захотел вернуться в небо. Пройдя курсы переподготовки, Ганс переквалифицировался на гражданского летчика и стал водить пассажирские самолеты. Он даже несколько раз летал в Ленинград. Первый раз сажая свой лайнер на посадочную полосу Пулковского аэродрома, он поразился своему спокойствию. Прошлое, казалось, насовсем отпустило Ганса. Даже по ночам ему перестали сниться кошмары. Так незаметно прошла жизнь... Ганс состарился и вышел на пенсию. Он любил сидеть вечерами в местном баре за кружечкой пива и читать газету или спорить с другими стариками о былом и будущем величии Германии. А потом, он умер. Незадолго до смерти, ему вдруг снова приснился тот русский мальчик из-под Ленинграда. Он стоял в толпе других детей, но Ганс сразу узнал его. Дети внимательно и не по детски серьезно смотрели на Ганса и от их взглядов мурашки побежали по спине старого летчика. Он вдруг понял, что перед ним все дети, которых он убил за время той войны. Вместе с ними стояла и его маленькая дочка. "Прости меня, дочка! Простите меня! "-заплакал старый летчик и опустился перед детьми на колени. Но дети ничего не ответили, а только молча смотрели на него и в глазах их не было ненависти, а только грусть: море грусти. Тот русский мальчик вдруг подошел к нему и взял за руку. "Пойдемте со мной, дядя Ганс."- тихо сказал он и повел старого летчика куда-то вперед и вверх навстречу яркому, но не слепящему свету, который становился все ярче и ярче, по мере их приближения....