— Ему надо было попасть на самолет в Куантрене.
— Какой рейс?
— Он мне не сказал.
— Но он доверил вам этот портфель и сообщил, что намерен лететь самолетом?
— Да.
— Значит, сейчас он находится на пути в Женеву?
— Не думаю.
— Почему?
— Потому что после Симплонского туннеля я его больше не видел.
— Вы полагаете, что он сошел с поезда посреди туннеля?
— Не знаю.
— Но, несмотря на это, вы принесли сюда чемоданчик? Где же он вам его вручил?
— Он дал мне не чемоданчик, а ключ от автомата номер сто пятьдесят пять в багажном отделении. Я запомнил номер. И еще он дал мне разменную монету и десять швейцарских франков на такси».
Все это звучало бы крайне неубедительно. Кальмар представил себе сцену с полицейскими, затем то же самое у полицейского комиссара и в кабинете следователя.
Но ведь он не сделал ничего дурного! По существу, у него даже не было желания оказывать услугу незнакомцу. Тот, можно сказать, принудил его, и этот чемоданчик попал к нему в силу случайного стечения обстоятельств. И не по доброй воле он вошел в дверь Арлетты Штауб, имя которой было ему неизвестно еще несколько минут назад, хотя листок с ее адресом и лежал у него в бумажнике.
Она в самом деле была мертва, рука ее уже окоченела. Кальмар понятия не имел, отчего она умерла, он только знал, что на ней были туфли на высоких каблуках, туго натянутые чулки, бледно-розовая шелковая комбинация и что смерть, по-видимому, наступила в ту минуту, когда женщина одевалась — ей оставалось накинуть лежавшее на диване платье и взять сумочку.
Гостиная была обставлена кокетливо, дорого. Вероятно, в квартире имелась и ванная, и кухня, а может быть, и еще одна, комната… Если только диван не превращали на ночь в кровать. Но Кальмар ничего не видел, кроме гостиной, и мог лишь предполагать.
Однако нельзя же было бы на все вопросы отвечать, что он ничего не знает.
— Четыре франка семьдесят.
Кальмар протянул шоферу купюру в десять швейцарских франков и заколебался, не оставить ли портфель в машине. Но это было рискованно. Кто-нибудь мог обнаружить портфель до отъезда Кальмара в Париж. А найти его по такой примете, как кремовый, помятый после долгой езды в поезде костюм, не представляло труда.
Всего половина седьмого. Там, на Лидо, Доминика и дети уже ушли с пляжа — по вечерам обычно становилось свежо — и, нагруженные купальными халатами, ведерками, лопатками, надутым мячом и большой полотняной сумкой, приближались к пансиону.
— Мамочка, можно нам принять душ завтра? Ты же видишь, мы совсем не грязные.
— Каждый вечер — одна и та же песня! Вы оба в песке с головы до ног.
— Песок ведь не грязь, морская вода все очищает.
— Не спорьте, дети, из-за вас у меня опять разболится голова.
Обычно Доминика взывала к нему:
— Жюстен, уговори их… Хоть бы раз Жозе послушалась меня без пререканий!
На вокзале Кальмар спустился в туалет, намереваясь оставить чемоданчик, но сообразил, что это не пройдет незамеченным. Удрученный, он вновь поднялся на перрон. Ему хотелось сесть на ступеньки лестницы и, подперев голову руками, ждать развития событий.
До поезда оставалось еще два часа — как ему представлялось, два самых опасных часа.
Почему-то Кальмар считал, что в поезде он почувствует себя спокойней, особенно после переезда границы.
Он вошел в привокзальный ресторан. Бара со стойкой там не было, и ему пришлось сесть за столик, чтобы заказать виски. С ним это случалось редко, он почти никогда не пил, разве что немного виноградного вина за едой. Даже содовую «Кампари» он попробовал только благодаря своему попутчику, и она так ему понравилась, что он выпил потом бутылочек пять или шесть в течение дня.
«Я порядочный человек!» Он всегда был порядочным человеком. Всегда старался поступать как положено. Он часто жертвовал собой для других, как, например, только что — провел отпуск на пляже, который возненавидел с первого дня.
Номера в пансионе были тесные, без удобств, иногда приходилось по полчаса ждать, когда освободится душевая в конце коридора. Дети требовали, чтобы не закрывали дверь в их комнату, так что за целые две недели им с женой удалось урвать лишь несколько минут близости, да и то Доминика непрестанно шептала: «Тише!» или «Подожди!»
Так неужели он заслужил такую кару — за что должен он терзаться раскаянием, как преступник, да и вести себя, как преступник?
Почему его спутник, имени которого он так и не узнал, исчез на перегоне между Домодоссолой и Бригом, где-то в нескончаемом Симплонском туннеле? Судя по его настроению во время поездки, он совсем не походил на человека, собиравшегося покончить с собой. И тем не менее под предлогом, что он торопится на самолет (теперь Кальмар все больше убеждался, что это был только предлог), он дал Кальмару, которого видел впервые, судя по всему, важное поручение.