Он быстро дошел до своей комнаты и юркнул внутрь. Как только за спиной раздался щелчок замка, его охватила эйфория, какая бывает у детей, удачно стащивших из буфета пару конфет. Идеальное преступление без свидетелей! Чрезвычайно довольный собой, Петр завалился в кровать и тут же заснул.
В ту ночь ему снился странный сон: взволнованное море, и он, абсолютно голый, низко парит над ним, словно чайка, высматривающая рыбу. Вдруг он стал резко падать. Волны все приближались, короткий хлесткий всплеск – и вот он уже окружен темной синевой. На удивление, под водой оказалось теплее, чем снаружи, к тому же совсем не ощущалась качка. Петру не приходилось двигаться, чтобы оставаться на месте, он просто висел в синей толще, как погруженный в формальдегид эмбрион. Ничего не происходило – ни движения, ни звука, ни даже игры света на поверхности. Казалось, серое небо срослось с морем в один слоеный пирог.
Петр успел немного заскучать, когда ему в бок ткнулось что-то скользкое и холодное, похожее на смазанный гелем излучатель УЗИ. Он обернулся и едва не столкнулся с морским животным, отдаленно напоминавшим дельфина, но при этом значительно крупнее, с изогнутым книзу хвостом и длинным носом. Почему-то Петр его не испугался и даже не особенно удивился встрече. Наоборот, он не мог отделаться от ощущения, что этот странный зверь ему знаком. Дельфин смотрел ему прямо в глаза и будто пытался что-то сказать. В мыслях Петра царила шумная путаница, похожая на радиопомехи. Передаваемый сигнал никак не хотел оформляться в слова, но он ощутил общий посыл сообщения: зверь явно был встревожен и хотел его о чем-то предупредить. Петра охватил приступ внезапного беспокойства, он заворочался, застонал и, весь мокрый, проснулся в своей каюте посреди полярной ночи. Когда под завывание ветра за окном он уснул вновь, ему приснился уже другой сон, гораздо менее сюжетный и тревожный.
После Нового года Петр погрузился в работу над текстом. Вернее, активно пытался это сделать. День он проводил в лаборатории или беседах с Тамарой Павловной и Глебом Мэлсовичем, а после ужина до поздней ночи сидел за ноутбуком, стараясь выдавить из себя хоть слово. Он, конечно, и раньше сталкивался со словесной засухой, да и в целом начинать новый текст всегда было непросто, но у него всегда получалось как-то себя пересилить и начать писать. Обычно он печатал любую ерунду, которая приходила в голову. Потом текст целиком шел в корзину, но он помогал набрать темп и настроиться на нужную волну. В этот раз он пытался действовать по схожей схеме, однако сотни слов белиберды набирались и стирались, а ничего путного в голову так и не приходило.
Сказывалась расплывчатость самого задания – написать новую историю загадочного артефакта, да еще и так, чтобы он нес пользу России, – но дело было не только в этом. Яйцо странным образом овладело всеми мыслями Петра, он засыпал и просыпался, размышляя о нем, думал о яйце за обедом и даже во время дружеской болтовни с Аяной. Когда дело доходило до текста, он просто не мог абстрагироваться от артефакта и взглянуть на него со стороны. Любые слова, которые он находил, казались ничтожными по сравнению со значимостью предмета описания. Казалось, что нужно начинать едва ли не с первых дней человечества, но, с другой стороны, что, если этот загадочный камень старше нашей ойкумены? Может ли хотя бы Земля вместить его величие, не говоря уже об отдельной стране?
Чтобы как-то переключиться, Петр старался максимально погрузиться в историю экспедиции и атмосферу архипелага. Когда переменился ветер и стихла метель, он стал ходить с Аяной гулять на суровый каменистый берег. Благо, как оказалось, от станции до моря было рукой подать – метров пятьсот, не более. Петр выезжал с механиком на снегоходах проверить дальнюю радиовышку и даже уговорил Тамару Павловну организовать внеочередной выезд на остров Галля на эмчеэсовском судне на воздушной подушке.
Но ни росший как снежный ком объем информации, ни созерцание суровых арктических пейзажей не помогали. Прошло уже восемь дней с прибытия Петра на острова, а у него до сих пор не было готово ни одного внятного абзаца. Он даже обратился к идеям русского космизма, провозгласив яйцо символом грядущего всеобщего воскрешения, но потом бросил эту идею как совсем уж завиральную.
С каждым днем Петр все отчетливее осознавал, что поставленная Арцыбашевым задача ему не по зубам. Даже если бы у него в распоряжении было полгода, не факт, что он придумал бы что-то вразумительное. Значит, придется вернуть чиновнику деньги. И это еще в лучшем случае; кто знает, на что способен человек такого ранга, да еще, скорее всего, бывший гэбэшник. Петру хотелось поговорить с кем-то о своих страхах, заручиться моральной поддержкой, но на станции не было никого, кому он не опасался довериться. Любой мог оказаться соглядатаем, даже Аяна. По телефону говорить тоже было опасно, поэтому даже когда спутниковая связь вновь заработала и Тамара Павловна предложила Петру позвонить домой, он отказался.