Чтобы отогнать мысли о своих безрадостных перспективах, он начал пить. Сначала Петр тайком наливал себе по ночам стоявшего на кухне коньяку; когда тот кончился, перешел на водку. Вскоре иссякли и эти запасы. На последние оставшиеся наличные он втридорога купил у механика бутылку «Праздничной».
Обитатели станции, сталкиваясь с ним по утрам, стыдливо отводили глаза, Тамара Павловна недовольно поджимала губы, Аяна беспокоилась и спрашивала, чем помочь. Зато неожиданной симпатией к Петру проникся Глеб Мэлсович. Он часто приглашал его в лабораторию, вел долгие беседы, расспрашивал, как продвигается работа над текстом. Обычно Петр неловко отшучивался или говорил, что все хорошо, но вечером девятого дня его вдруг прорвало, и он вывалил на начлаба поток жалоб на так не вовремя настигший его творческий кризис.
– М-да, ну и дела, – растерянно сказал Глеб Мэлсович. – Может быть, я могу как-то вам помочь?
– Да как тут поможешь? Если бы я знал, в чем причина этого ступора, я бы давно сам с ней разобрался.
Начлаб погрузился в мысли, задумчиво поглаживая усы. Внезапно лицо его прояснилось, он с улыбкой посмотрел на Петра:
– Слушайте, вы же пишете по ночам, верно?
– Ну, не то чтобы прямо ночью… – слегка смутился писатель. – Но в целом да, поздний вечер для меня – наиболее продуктивное время.
– Есть у меня одна идейка, которая может оказаться полезной. Только давайте уйдем с прохода, чтобы поговорить без лишних ушей.
Они зашли в лабораторию, Глеб Мэлсович осторожно прикрыл дверь.
– В общем, дорогой Петр, я вам предлагаю взять яйцо к себе в комнату на ночь, – прошептал Маклаков. – Поставьте его перед собой на стол и пишите, вдруг поможет? Понятно, что это все строго неофициально и я сильно рискую. Но мне очень хочется вам помочь, тем более что от вашей работы зависит судьба экспедиции.
– Глеб Мэлсович, я даже не знаю… Идея, конечно, интересная, но вдруг пропажу обнаружит, например, Тамара Павловна?
– Так зачем же мы будем давать ей такую возможность? Вы спокойно поработаете, а как соберетесь спать – дойдете до лаборатории и положите яйцо обратно. Утром, когда Аяна или кто-то из археологов придет туда работать, оно уже будет на месте, как всегда. Дверь я оставлю на ночь открытой – это не проблема.
Петр закусил губу, раздумывая над предложением. С одной стороны, ему совсем не хотелось на ровном месте вляпаться в неприятности и быть заподозренным в краже, тем более что, случись что, начлаб явно не будет его выгораживать. С другой стороны, он чувствовал себя героиновым наркоманом, которому протягивают только что наполненный шприц, – отказаться было выше его сил.
– Давайте попробуем… – пробормотал Петр себе под нос.
Глеб Мэлсович с довольным видом хлопнул в ладоши и потер руки:
– Вот это другой разговор, уважаю вашу решимость! А знаете что? Возьмите яйцо прямо сейчас. Сегодня все равно уже рабочий день закончен, в лабораторию никто не пойдет.
Маклаков с несвойственной ему проворностью открыл дверь хранилища, юркнул внутрь, вернулся с кейсом, раскрыл и протянул Петру:
– Держите.
Петр трясущимися руками взял артефакт и неуклюже сунул в карман спортивных штанов.
– Ну вот и все, идите. Только не забудьте вернуть, – с доброй усмешкой сказал Глеб Мэлсович.
– Спасибо вам огромное! Не переживайте, я не подведу.
– Верю, верю.
Петр вышел из лаборатории и быстро пошел в свою каюту. Достал яйцо и поставил на стол так, чтобы его заслонял от входящих экран ноутбука. Сам он при этом прекрасно его видел. На всякий случай Петр выключил весь свет, кроме настольной лампы, сел перед открытым листом программы-редактора и стал ждать вдохновения.
Однако шли минуты, а текст в голове так и не рождался. Вместо этого голову наполнила чехарда каких-то бессвязных странных мыслей. Ему казалось, что яйцо – это крохотная неразделяемая матрешка, в которой находится вся суть мироздания, а остальное, включая Россию, – лишь внешние куклы, оберегающие драгоценную малютку. Сам же Петр как будто застрял в своем сознании между матрешечными слоями и, хотя яйцо находилось от него на расстоянии вытянутой руки, никак не мог постичь его суть.