— Ты почему не в школе? — спросил Юрка.
— У нас три урока было. Я пришел — и сразу на речку… А я думал, дядя Юра, что вы уже уехали.
— Да считай — уехал. Видишь — на чемодане сижу.
— Значит — все, отслужили?
— Все, браток, отбой. Я свое отшагал. Теперь твоя очередь.
— Мне еще не ско-о-ро, — протянул Дима.
— Это кажется, что не скоро. Глянуть не успеешь — уже и твой срок подойдет. Это дело такое… Чего сегодня поймал?
— Так… мелочь пузатая, — заскромничал рыбак. — Почти одни бубыри. Хватают и хватают. Надоели уже.
— А кроме бубырей?
— Та есть… кой-чего. — Дима потер нос ладошкой, прищурил один глаз. — Есть и трошки покрупней.
— Все хитришь? Ну-ка, показывай.
Дима не шутковал. И на этот раз в его потертой, такой невзрачной, но удачливой сумке с веревочной шлейкой — чтобы через плечо носить, — лежало несколько серебристых подъязков — тугих, увесистых и совершенно одинаковых, будто отлитых в одной форме.
— Возле моста поймал, на ямках, — похвалился Дима. — Там, за путями. Этих вытащил — и все, перестало клевать… Хорошие? На праздник изжарим, на угощение. Послезавтра — День Победы. Не забыли, дядя Юра.
— Скажешь тоже — забыл! Такие дни разве забывают?
— А вы его уже дома будете встречать. Успеете доехать?
— Конечно успею, — ответил Юрка уверенно; о том, что нет у него дома, отца-матери нет, он Диме никогда не говорил.
— Здорово будет, если успеете. Вас же там уже ждут — не дождутся. Обрадуются, правда? День Победы — а тут солдат вернулся домой. Ну правда же — здорово?.. А мне, дядя Юра, так неохота с вами расставаться, — признался Дима. — Остались бы жить в нашем городе — вот бы тогда мы с вами дали дрозда. Всю бы нашу речку прошли, до самого Днепра. Вот бы нарыбачились!
— Теперь уже все, отрыбачил. Билет в кармане.
— Скоро поезд уже, да? — по-мужски серьезным стал Дима.
— Скоро… Но немного времени у нас еще есть. Можно даже удочку побросать напоследок. Разрешаешь?
— Ну, дядя Юра. Чего ж про это спрашивать? Вон удочка лежит, берите. Знал бы — и вторую, вашу, прихватил. Она так и стоит у нас во дворе… Память будет.
Глава вторая
У ближнего плеса, в котором только что рыбачил Дима, они сели рядом на траву, на прогретую солнцем землю. Юрка взял в руку легкое ореховое удилище, из жестянки — ее с трогательной предупредительностью подал Дима — извлек и насадил на крючок свежего червя, беззвучно забросил, прямо-таки положил на воду простецкую снасточку с грузилом-дробиной и пробковым поплавком, шепнул Диме:
— Ловись большая и маленькая.
И сразу от всего отрешился… Но не ради добычи, не ради той рыбины, что поймать хотел Диме на прощанье, добавить к его красавцам-подъязкам. Здесь, на этом берегу, он всегда вспоминал Устиновку, хаты, сады по-над балкой, тамошнюю речонку, которую в иных местах перепрыгнуть ничего не стоило, вспоминал себя мальчишкой… да и не только себя.
Удить бубырей — было для него забавой. В неглубокой речке-камышанке их водилось несметно, хватали они в любое время дня, любую наживу и даже голый крючок, — сиди на бережку, знай подергивай да кидай в банку. Но когда он приносил бубырей домой, его улов представал уже не мальчишеской забавой, а серьезной добычей — продовольствием, и это Юрка понимал. Мать уважительно чистила, перемывала рыбок, слегка обкатывала в муке и укладывала на сковородку. Подсолнечное масло бывало у них редко, делили его по ложке — в суп на зажарку, — так что мать подливала в сковородку немного воды. Затем она присаливала пескарей, посыпала сверху зеленым луком и накрывала крышкой. Ели их прямо с косточками — только похрустывали. Таким частенько был и завтрак, и ужин: ведь харчей в доме — крохи. У матери с Юркой, городских беженцев, хозяйства — никакого, не считая десятка кур да рыжего кота. Недолго пожили у тети Глаши. Отделились. Нашлась для них в селе пустая, беспризорная хатенка.
Ловил Юрка всегда в одном и том же месте — в тихом, неприметном плесе. С одного берега плесо было закрыто камышами, с другого подступал крутой косогор. Мелким песчаным бродом Юрка переходил речку, устраивался под кручей, между кустами ивняка, и никто его тут не видел. Это место он выбрал потому, что иногда здесь попадались крупные лобастые красноперики. В соседних плесах, что поглубже и просторней, красноперок было, может, и не меньше, но ему почему-то попадались только здесь. И уж если удавалось подсечь и выкинуть на берег сильную, красивую рыбину, Юрка прыгал от радости и готов был бросить удочку и лететь в село — похвастать добычей перед мальчишками.