Они перешли на новое место. Посидели, порыбачили еще полчаса. Ничего доброго не поймали. Клевали только бубыри.
— Плохой сегодня из меня рыбак, — сказал Юрка. — Хватит. На, Дима, бери удочку. Может, тебе повезет… А мне уже на вокзал пора.
— Уже? Так скоро?.. Жалко, дядя Юра, что вы уезжаете.
— Ничего, браток, не попишешь. Надо. Куда-то все равно надо ехать, раз отслужил. У всякого своя доля и свой шлях широкий — сказал один хороший поэт… Своя доля — точно. А вот шлях — не у всех широкий. Часто — так себе дорожка, одни кривуны да колдобины. Того и гляди — ноги поломаешь… а то и шею.
— Жизнь — она такая, — со стариковским спокойным глубокомыслием подтвердил Дима. — Кому — все пряники да пироги, а кому — черные сухари. — Он прислушался к далекому гудку паровоза. — Какой-то бежит, поспешает… Я вас провожать пойду. Можно, дядя Юра?
— Да брось. Лишнее это. Давай без парада. Лучше рыбу домой неси, пока свежая, не раздрябла.
— Рыба потерпит. Ничего ей не сделается. Я ее мокрой травой накрою. Свеженькую донесу. — И Дима принялся сматывать удочку.
— Зря ты. Сидел бы да рыбачил. Зачем меня провожать? Не генерал. Сам найду свой вагон.
— Полагается провожать, — не согласился Дима. — Вы же, дядя Юра, никогда уже сюда не приедете, правда? Вот сядете в поезд — и все, больше, может, и не увидимся. Жизнь — она такая.
— Убедил. Пошли потихоньку.
Одновременно с ними покинули берег и аисты: плавными тугими взмахами крыльев они подняли себя над землей, долетели до леса, возвратились и стали медленно, большими кругами набирать высоту.
Около вокзала Юрка попросил Диму подождать его в садочке, на скамейке, сбегал в буфет и принес две бутылки лимонада, бумажные стаканчики и в кульке — четыре пирожка с ливером.
— Даю обед в честь благополучного окончания воинской службы и отъезда на родину. Прошу, товарищ Дима, принять участие. Бери, угощайся. — Складным карманным ножиком Юрка откупорил бутылки. — Ну, чего тебе сказать на прощанье?.. Расти большой.
Дима так и не ушел домой — пробыл с другом до самого отхода поезда. И когда состав уже тронулся, пошел тихо, словно нехотя, он все стоял на перроне — с длинной удочкой в руке и клеенчатой сумкой через плечо…
Разгоняясь постепенно, поезд обогнул западную окраину местечка, сплошь выбеленную дружным цветеньем садов, оставил в стороне машинно-тракторные мастерские, склады, серый продымленный кирпичный завод, капитальные постройки молочной фермы, силосную башню, похожую на гигантскую шахматную ладью, — и вырвался на простор, в неоглядные зеленя, свежесть полей, рощиц, лугов, искрапленных веснушками одуванчиков. Из окна вагона, с высоты насыпи, приподнятой над сырой низиной, Юрка снова увидел свои казармы, здание штаба части, за ним — трубу кочегарки, чуть левее — темно-зеленую полосу лесопарка… но вот все это скрылось, пропало за густыми дубравами, и только теперь, кажется, Юрка начал верить, что служба его закончилась и уезжает он отсюда бесповоротно.
В попутчики дорога дала Юрке сухощавого мрачного капитана-танкиста и немолодую супружескую чету. Эти двое — что жена, что муженек — были одинаково объемны и грузны. Протиснулись в купе — да еще с двумя чемоданищами и огромной, раздутой содержимым сумкой — и все собою заняли, свободного жизненного пространства не оставили. Едва утряслась, утрамбовалась послепосадочная толчея, капитан устремился в ресторан и засел там основательно, как в доте. А тяжеловесные супруги по-хозяйски расположились на нижних полках, громоздко воссели по обе стороны дорожного столика, подперев его животами, и пошли метать из необъятной сумки всякую снедь: сыр, копченую колбасу и сливочное масло, курицу, жареную рыбу, печеночный паштет, соленые огурцы, пирожки, халву, шоколадные конфеты, а ко всему этому, в качестве главного приложения — «жигулевское» и ставшую такой знаменитой украинскую горилку с красным, лукаво-глянцевитым стручком перца на дне бутылки. «Вот это аппетит! Вот это размах!» — усмехнулся про себя Юрка.
— Молодой человек… э-э-э… товарищ сержант, а ты не составишь нам компанию? — взрокотал сытый, преисполненный глубочайшего довольства собою баритон. — Давай, подсаживайся. Чем богаты, тем и рады.
— Да-да, конечно, мы будем очень рады, — присоединилась к мужу дама. — Подвигайтесь, пожалуйста, к столику. Нам будет приятно. Мы любим общество, компанию.
— Спасибо, — поблагодарил Юрка. — В части меня покормили на дорогу. Да и на вокзале поел.
— Я так и подумал, что ты демобилизовался из части, из военного городка, — на свойские нотки перешел баритон. — Там, конечно, такого не готовят. Знаю, сам когда-то служил, воевал. До самого Берлина дошел. Так что ты не думай, вроде на дармоеда какого-то напал… Давай, сержант, подвигайся поближе. Спасибо потом будешь говорить, когда пропустим по чарочке да закусим как следует быть.