Занятия по букварю, чтения, сказки неожиданно прекратились: в селе заново открыли больницу, и Нина Сергеевна поступила туда санитаркой. Как прежде, она уходила из дому рано, потемну. Выпадали ей и дежурства допоздна: отказаться нельзя было — у всех мальцы, да и не по одному.
В такие дни Юрка спрашивал мать:
— Можно, я у Мышкиных заночую? Один Толька сидит, скучно ему.
— Не надоели вы друг другу? Смотрите не рассорьтесь.
Юрка недоумевал: скажет тоже. Ну разве такое бывает между друзьями?
После Нового года зима покатилась — точно санки с горы. Набесились бураны, развеяло последние снега, и веселым гонцом прилетел впереди весенних птиц теплый азовский ветер. Шум, звон половодья прошел по балкам. Степь тихо задышала, а потом и совсем ожила: на буграх, пригорках, выгонах засвистели суслики.
Распутица еще не кончилась, но от хаты до хаты протоптали стежку. По этой стежке и примчался к Юрке возбужденный Толька:
— Пошли скорей!
— Куда?
Толька размахивал пустым ведром, и Юрка подумал: уж не пожар ли?
— Сусликов выливать. За них в колхозе трудодни пишут. Скорей, а то отстанем. Во-о-он, пацаны пошли… Слышь? Возьми какую-нибудь веревку.
Юрка не спрашивал — зачем. Нашел обрывок шпагата, и они побежали догонять мальчишек.
Заводилами в этом походе были старшие. Они командовали: подержи, принеси, подай. Юрка, Толька, еще пятеро таких же — по одному и по двое таскали ведрами воду со дна балки и лили в нору. Когда из нее выныривал мокрый, ошалелый суслик, его хватали за шею или захлестывали петлей. Убитых зверьков бросали в мешок. Азарта в такой охоте у Юрки не было. Он старался только воду подносить. Вымок, надергал руки и спину, однако таскал. Если бы не обещанные Толькой колхозные трудодни, он бы ушел и Тольку тоже увел домой. Но очень уж хотелось ему заработать свой первый трудодень, а с ним — похвалу матери. Юрка терпел.
Обловили одну балку — перешли в другую. Разбрелись искать норы.
— Хлопцы, сюды!
— Тут шось лежит! — подали двое сигнал.
Все сбежались на крик.
— Он де, в окопе.
На изрытом, издолбленном склоне балки обозначился короткий, в десяток шагов, окоп. Его когда-то засыпали, но землю поразмыло. Из нее торчали снаряды. Их было много, может даже — полный окоп.
— Ое-е-о-о!
Все замерли, боясь шагнуть лишний раз, и каждый посмотрел себе под ноги: а не на снарядах стоит? Старшие оттеснили малышню:
— Не подходь!
— Взорвется — всех разнесет.
— Немцы бросили, гады. Он их сколько, снарядов. Ое-е-о-о!
Юрка был уверен, что никто и не посмеет приблизиться к окопу. Но старшие пошептались, отогнали всех на другую сторону балки, сами — залегли. А один пошел. Он склонился над окопом, разглядывая снаряды, потрогал их. Постоял, оглянулся на ребят. Наконец, взял один, отнес на пригорок и что-то с ним сделал. Точно так же он перетаскал еще несколько снарядов, после этого позвал товарищей. Младшие осмелели — бегом туда.
Черные тупорылые снаряды лежали на земле. Они были словно обрублены: их острые носы валялись отдельно. Смельчак-«сапер» небрежно покачал ногой железную чушку:
— Теперь не взорвутся. Пооткрутил я им головки.
— А головки — взорвутся?
— Опробуем.
Он швырнул одну. Пацаны присели… Взрыва не было. Кинул вторую, третью… Тишина.
— Негодные они, — решили все хором и принялись делить заманчивые трофеи.
Не обделили и Юрку с Толькой. Несли и они домой по тяжелой головке-взрывателю от немецких снарядов, никем, кроме них, мальчишек, возможно, еще не найденных. И это было куда интересней, главное — вещественней колхозного трудодня за избиение прожорливых, вороватых сусликов.
— Закопай, понял? — посоветовал Толька.
— Если негодная — чего ее закапывать? — возразил Юрка.
— Стали бы, думаешь, немцы прикручивать к снарядам негодные головки? Шукай дураков.
Юрка чуть не выронил находку. Но потом сжал покрепче: нет, пока ее не кинешь, она не взорвется. Чего же бояться?..
Все вербное воскресенье по улице было не пройти. Налетят мальчишки, девчонки — и давай хлестать ветками. Тебе больно, а они лупят по спине, по ногам, заливаются и орут наперебой:
Чего бы это Юрка умирал? Кому охота умирать, да еще перед праздником? Правда, он — старинный, божественный, но все равно — праздник. А в праздник люди добреют, готовят угощение и зовут друг друга в гости. Этот же — бывал люб и памятен тем, что к нему непременно, даже при немцах, в голодуху, истекали душистую румяную паску — так называли в селе куличи.