Забияка-ветер сорвал с головы девушки шляпку и понес на уровне третьего этажа, радуясь, что наконец-то смог досадить. Легко, без малейшего усилия Филипп взмыл ввысь, догнал шляпку, завладел ею и приземлился рядом с девушкой, которая ждала его с улыбкой на мягких, округлых губах. Тут на юношу напал ужаснейший столбняк. Он застыл как вкопанный, потому что девушка показалась ему еще красивее, чем прежде. В этот вечер у нее были волосы с лазоревыми и серебряными прядями и изумрудные губы, искрящиеся блестками; но это была именно она — Филипп признал бы ее из тысячи, — и она же находилась здесь, рядом. Всё это казалось чудом, необъяснимым и непостижимым. Девушка протянула руку, по-прежнему улыбаясь. Филипп смешался.
— Простите, — пробормотал он, не зная, куда деться, и желая провалиться на сто метров под землю, в казематы, где, как говорили, Дромадур держал своих пленников — тех из общественно опасных смутьянов и цветов-мутантов, кого ему удавалось поймать. — Это ваше.
— Да, — сказала она просто, глядя ему прямо в глаза.
— Вы меня помните? — спросил молодой человек с надеждой. — Мы были вчера вместе на празднике у… — Он запнулся; неожиданная мысль о Матильде обожгла его.
— Да, — подтвердила незнакомка, не сводя с него своего спокойного взгляда. Только в нем Филипп черпал свою уверенность.
— Мы можем еще где-нибудь встретиться? — спросил он робко (потому что желал спросить именно это).
— Нет, — сказала она. — Я не могу.
— Пожалуйста! — горячо попросил Филипп. — Только раз. Один-единственный.
— Нет.
Филипп вздохнул и повесил голову. Неожиданно лицо его озарилось.
— Тогда я приду на свидание один. И буду приходить каждый день.
— Зачем? — спросила девушка. — Вы такой красивый, у вас наверняка кто-то должен быть.
— Когда-нибудь, лет через сорок или через шестьдесят, вы снова пройдете по этой улице. И я расскажу вам, как долго я вас ждал. Вы будете тронуты и пожалеете, что так жестоко обошлись со мной. А я не хочу, чтобы вы жалели, пусть даже обо мне.
— Вы будете ждать? — спросила девушка. — Сорок лет, это… это очень много. А вдруг я больше не пройду по этой улице? Вдруг я не хочу знать, что меня кто-то ждет?
— Но вы уже это знаете. Я буду ждать вас.
— Хорошо, — сказала она, перестав улыбаться и глядя на него по-детски серьезно. — Завтра, в половине восьмого.
— Значит, в четыре, — сообразил Филипп. — Я провожу вас?
— Нет. Иначе я не приду.
Она повернулась и, бросив на него ясный взгляд, ускользнула. Вот еще шаг, еще один, и она скрывается, исчезает, тает в солнечном свете, оставив в его груди что-то зыбкое, трепыхающееся, теплое — надежду.
— Пропал ты, — сказал ветер сочувственно-насмешливо. Он не одобрял человеческих слабостей.
Филипп ничего не слышал. Погруженный в свои размышления, он продолжал свой путь, и ему казалось, что отовсюду, со всех экранов и рекламных щитов на него смотрело ее лицо.
Сон шестой
В то время как Филипп шел навстречу одному из восхитительнейших приключений своей жизни, некий молодой человек открыл глаза в своей квартире на сорок восьмом этаже (над уровнем моря) дома, называемого в просторечии не иначе как хрустальный дворец.
Некоторое время вышеозначенный молодой человек пролежал без движения; затем, охая и стеная, попытался определить, на месте ли его голова. Голову так и не удалось найти, из чего ровным счетом ничего не следовало, кроме того, что он ее где-то потерял. Все прочие члены и органы также пребывали в ужаснейшем беспорядке и, очевидно, требовали оперативного хирургического вмешательства.
— Свет! — простонал человек.
— Доброе утро, Орландо! — вкрадчиво проворковал домашний компьютер. — Как вы себя чувствуете?
Орландо боком сполз с кровати, путаясь в одеяле. Потолок в его спальне представлял небо (причем — в натуральную величину), а пол был устлан толстым слоем славословий в его честь.